В тени Холокоста. Дневник Рении | страница 58



Жжет и жалит,
Дикая ревность;
Засела во мне,
Точно острый осколок.
Весна уже близко,
А я ревную все больше,
Извиваюсь и корчусь —
На что мне
Эта гадюка внутри?
Чтобы отнять покой?
Чтобы вконец измучить?
Чтобы ругалась я, как сапожник?
Горек вкус ревности.
В мои бессонные ночи
Зажигаются лампочки
Мыслей и ожиданий,
Душат несказанные слова,
Жгут утаенные слезы.
Что же это за мука:
Дразнит, не отпускает,
Ревность моей любви!
Может быть, там, где реки
Сходятся с океаном,
Там, где в саду рассветном,
Нежно блестит роса,
Где облака алеют
На бирюзовом небе —
Ты на меня посмотришь,
Мой черноокий принц!
Может быть там, где солнце,
Робко луну встречает,
Там, где весной душистой
Птицы всю ночь поют,
Там на лугу звенящем,
Ты меня поцелуешь,
Мой черноокий принц!
Память об аромате – все, что нам остается,
От красоты цветка.
Вдруг ты так же исчезнешь,
Вдруг ты меня оставишь —
С мечтой и долгой тоской?
Нет! Нет! Нет! Мама, нет!

23 февраля 1941 г.

Я очень устала. Так что рассказываю быстро. Ночью просыпаюсь, уверенная, что Зигу рядом. Начинаю его трясти, зову: «Зигу! Зигу!» Но это Арианка, которая напугана и пришла ко мне. Война! Полевые игры на войне – все время вместе, – Зигу бросается на спину и вопит: «Рена, вниз!», а потом мы идем вместе. Рысек кричит: «Рена втюрилась в тебя, Зигу!» Зигу бормочет чуть слышно: «Прекрати».

Завтра вечер! Ах, мой второй. Знаешь, у меня ужасный страх сцены. Я боюсь всего. Получится приятно провести время? Зигу будет танцевать со мной? «Что-то» произойдет?

Черт побери, этот идиот Нацек без ума от Лидки, только этого нам не хватало. Нора расстроена. Бедняжка, я надеялась, что в конце концов все наладится, но теперь… Нора надеется на вечер, но Лидка там тоже будет.

Норка! Надеюсь, ты не будешь разочарована! З. и М. и остальные ее дразнят. А этот Нацек, этот глупый, самоуверенный, ужасный негодяй… На ее месте я бы дала ему хорошую пощечину. Что за страшный задавака.

Иркин Фелуш милый, а Ирка великолепна (моя сваха). А Иркин Фелуш, хоть он и далеко, постоянно целует ее на страницах ее дневника.

Запишу, когда… ох, это будет так нескоро (или, возможно, никогда), когда… Я волнуюсь по поводу завтрашнего вечера.

Мама, помоги мне, пошли мне свое благословение, верни свою дочурку к жизни. Господи, Булуш, пожалуйста, помогите мне! Помогите мне!

24 февраля 1941 г., понедельник (второй вечер!)

О! Ах! Эх! Я ужасно устала. Но у меня определенно хватит сил, чтобы рассказать то, что я хочу тебе сообщить. Мамочка! Мама дорогая, если бы только я могла тебе все рассказать, все-все-все, и поцеловать тебя, и получить твой совет, и все тебе рассказать. Ты бы меня наверняка поняла, ты была бы рада за свою дочь, которая так… ну… («не буди лихо, пока оно тихо»)… довольна.