— О, господи-Исусе, за что мне наказанье! — промолвила она. — У всех дети повырастали людьми, а у меня… Я ли тебя не жалела, не кохала! — она сделала шаг к дочери, заговорила просительно: — Ты глянь, доченька, люди-то с голоду пухнут. Третьеводни Степановна Сережку, твоего крестника, схоронила. На площади виселица и двух дней не пустует. А ты?
Галина устало откинулась на спинку кресла. Она прочитала в глазах матери последнюю надежду. Больно разочаровывать любимого человека!
Оксана Ивановна приблизилась к Галине, взяла рукой за подбородок, всматриваясь в глубину ее глаз, словно желая проникнуть в душу дочери, когда-то близкую, ясную, а ныне загадочно-темную.
— Послухай меня, доченька… Чего было, того не воротишь. Ну, хоть зараз будь, как люди! И не езди ты больше в ту клятую Одессу, одумайся. Время пройдет, загоится все. Пожалей меня, доченька, ты ж озорная да славная была…
Галина прижалась к материнской груди. Как покойно, как уютно было ей всегда с мамой, и какой зыбкой, рискованной, ненадежной стала ее жизнь! Не отнимая лица от маминой кофточки, глухо сказала:
— Оставьте, мама, ведь говорили уже… И так тошно!
Как от прокаженной, отпрянула Оксана Ивановна от дочери, схватила альбом с подоконника, с силой швырнула в угол. Две фотографии вылетели, перевернулись, упали на пол. Старуха плюнула на портреты артисток. Вот кому Галька подражала! А ей-то, старой дуре, и невдомек! Выходила лиходейку! Тошно ей, что мать говорит! Взять бы скалку да перетянуть, чтоб аж завыла! Да минуло то время…
Галина поднялась с кресла, отчуждению, холодно посмотрела на мать, на альбом, на часы.
— Говорите, мама, что надо, только покороче, а то мне некогда. Может, денег?
Старуха грозно вскинула руки.
— Так и есть, потаскушка немецкая! Как приехала, я враз обмерла! Батюшки, думаю, да откуда такое богатства у нее! Люди кровь проливают, с катами{Кат (укр.) — палач.} воюют, а она барахлом прельстилась! Напромышляла, значит…
Открыв шкаф, Галина достала платье, нехотя промолвила:
— Зачем вы, мама, слова базарные употребляете…
— Так ступай зараз к Фроське Савченковой! Энта блудня уж пронюхала про тебя, на вечер кликала. Сродственницей ей будешь, Павлюк вперед тебя все до нее бегал…
Как хлещут мамины слова! Ну что ж, она предвидела это. И противопоставить справедливому гневу матери можно только холодное спокойствие.
— Вы поменьше с соседками говорите, — подкрашивая губы, сказала Галина. — Вам покойнее будет и мне.
