Дверь приоткрылась. На меня смотрело знакомое по фотографии лицо, только было оно свежим — никакого следа от той фотографической усталости. И волосы были длиннее, чем на фотографии. Волосы были красивые, каштановым шелком они опускались на плечи. На ней была длинная черная юбка и бледно-красная шерстяная кофточка. В таком наряде дома не ходят и я подумал, что она куда-то собирается. Эта догадка меня даже обрадовала.
— Я ему был должен… Понимаете… Извините, я не знаю вашего имени… — голос мой звучал так неуверенно, что напряжение покинуло ее лицо и по ее взгляду я понял, что сейчас она пригласит меня войти.
— Марина, — она протянула мне руку.
Я назвал свое имя.
— Входите, — она отступила от двери. — Только потише — Миша спит.
Я кивнул.
Она провела меня на кухню.
— Кофе будете?
— Да.
— Мне очень жалко, что с Костей произошло такое… — заговорил я. Вам теперь нелегко…
Она стояла у плиты и при этих словах обернулась и посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.
— Вы знаете, — заговорила она уставшим голосом; между словами повисали длинные паузы, — …это так странно… Вы первый человек, кто вот так просто высказал соболезнование… Когда его не стало — было много телефонных звонков. Какие-то люди хотели только подтверждения его смерти. Будто не верили, будто думали, что их обманывают. И я слышала в их голосах недовольство. Они были очень недовольны его смертью. Но никто из них ни разу не пожалел нас, не спросил, как нам теперь без него живется… Вы хорошо его знали?
— Нет, честно говоря не очень… У нас были деловые отношения… — я вытащил из кармана конверт и положил его на стол. — Но я знал, что на него всегда можно было положиться… Он был готов помочь… Вот…
Марина слушала, но не смотрела на меня — она готовила кофе. И поэтому мне трудно было говорить. Я замолчал.
Тишина продлилась еще пару минут. Потом она села напротив.
Мы пили кофе.
Она смотрела на конверт. В какой-то момент она взяла его в руки и заглянула внутрь.
Я ждал какой-нибудь реакции, может благодарности, если не словесной, то во взгляде ее глаз. Но ни один мускул на ее лице не шевельнулся.
— Очень тяжело, очень тяжело без него, — медленно проговорила она, опустив голову и глядя на свой кофе. — С ним тоже было иногда тяжело, но не так… Я сижу здесь и зверею. Малыш еще очень маленький, на улицу с ним в такой мороз не выйдешь… А сама я от него оторваться не могу. Костины родители не звонят. Думают, что я их ненавижу после его гибели…
