Она вжалась в кресло, будто я бросил в нее подушкой и попал, прямо туда, под ребра.
— Да вроде неплохо. По последним новостям, живет в Лионе… Или в Париже.
Она храбро улыбнулась:
— Знаешь, я все думала, как твоя мать может дальше жить, без твоей сестры… Не понимала. Твой отец из кожи вон лез, он даже обижался на Франка, но он не специально, а от тоски. Но она… Ну а теперь и я такая же. Я даже не знаю, где мой сын.
Она яростно потушила сигарету и кинула ее в переполненную пепельницу в виде сердца. Я представил, как она сидит и курит дни напролет в окружении умирающих растений и старых газет.
— Как мать?
Мне показалось, что мы перекидываем друг другу воланчик, что-то такое легкое и воздушное.
— Да, кажется, неплохо.
Мы улыбаемся. Мы рады встрече, по крайней мере, я так думаю. Мы сидим рядом с нашими призраками, вдыхая слабые ароматы воды и листьев.
— Я по ней скучаю. Мы столько всего пережили. Остаться одной, совсем девчонкой, с ребенком на руках…
Я выпрямился. Наверное, у меня был удивленный или испуганный вид.
— Они ничего тебе не сказали? — Она стучит по пачке «Мальборо», опустив глаза. — Я думала, что после всего, что случилось, они должны были рассказать тебе.
— Что рассказать?
Голос у меня сел, словно я подавился смыслом ее слов. Но, наверное, я знал, зачем так стремился в этот дом — меня принесла сюда черная река, я плыл по волнам, чтобы наконец добраться до этих слов. Она закурила вторую сигарету, выдохнула, сжав губы, и лицо ее на мгновение скрылось за дымом:
— Что твой отец — не отец Саммер.
Я слушаю Марину, и во мне что-то происходит. Голос ее звучит удивительно глухо, слова падают в некий открывшийся внутри меня колодец, и оттуда, как по веревке, идущей от утопленного ведра, что-то начинает подниматься наверх. Оно скрывалось во мне все это время, но Марина мягко шевельнула веревку, и это что-то устремилось к поверхности моего сознания.
Она рассказывала мне, что ее с моей матерью познакомил мой отец. Маме было двадцать пять лет, а на вид шестнадцать: длинные ноги, глаза накрашены, как у древней египтянки, потерянный взгляд, на губах — привычная, как станет ясно позже, любезная улыбка. За ней на ковре сидела и тихо играла с монетками маленькая светловолосая девочка.
— Твой отец обожал ее, и малышку тоже.
Она приехала из Парижа, говорила, что играла там в театре, но, когда у нее уточняли, где именно, уходила от ответа, обходилась общими словами. О ребенке никто ничего не спрашивал. Они поженились, отец удочерил Саммер, они стали идеальной парой. Все забыли, что девочка не от него.
