– Но почему же ты, Майкл, – тихо произнесла она, – ждешь, когда тебя затянет? Что за этим стоит?
Несколько секунд он пристально смотрел на нее, затем спросил с подозрением в голосе:
– Что ты имеешь в виду?
– Только то, о чем я спрашиваю. Что стоит за этой так не свойственной тебе патетикой? Ты же отлично знаешь, иначе не соответствовал бы должности, и года бы на ней не продержался. Отправился бы в канцелярию штаны протирать. А что касается остального, то по большей части ты прав, но ведь жалеть себя – вовсе не в твоем характере. Ты бы мог преспокойно снимать пенки и почивать на лаврах до конца дней своих и все же не стал этого делать. От отца тебе досталась прославленная фамилия, однако имя ты сделал себе сам, – и превратил его в оружие. Мощное оружие, с таким невозможно не нажить врагов, а у врагов есть привычка злословить. Но и тебе, и мне, и сотням тысяч других людей известно: не воспользуйся ты этим оружием, нас бы сейчас тут не было. И не было бы на свете Английской Лунной станции, и не было бы смысла в геройской гибели твоего отца.
– Я жалею себя? – возмущенно начал он.
– Притворяешься, будто жалеешь, – перебила Элен, не дрогнув под его взглядом.
Майкл отвернулся.
– В таком случае не откажи в любезности, просвети, какие чувства надлежит испытывать в самый трудный час, когда от твоих товарищей вместо былого уважения и даже симпатии веет стужей? Гордость за свои достижения, что ли?
Элен не спешила с ответом. Выждав несколько секунд, она предположила:
– Может быть, просветление? Понимание чужой точки зрения, чужого настроения? – Она снова помолчала, затем добавила: – Сейчас никто из нас не способен нормально соображать. Переизбыток эмоций в тесном замкнутом пространстве, – какая уж тут объективность? Кое-кому тяжелее, чем другим. И я бы не сказала, что тут на всех одна шкала ценностей.
Трун промолчал. Он стоял к ней спиной, прикипев глазами к окну. Элен пересекла комнату и остановилась рядом.
Вид из окна не способствовал душевному подъему. На переднем плане – совершенно голая равнина, только разнообразные обломки горных пород нарушают пыльную гладь, да кое-где – колечки кратеров. Контрасты язвят глаз: под солнцем – ослепительный блеск, в тени – кромешная мгла. Если чересчур долго разглядывать какую-нибудь деталь этого ландшафта, то может закружиться голова и все вокруг пустится в пляс. За равниной торчали горы – как будто вырезанные из картона. Новичкам, привычным к округлым от древности горам Земли, становилось не по себе от высоты, остроты и зубчатости лунных пиков. При виде их новички всегда испытывали благоговение и нередко страх. «Мертвый мир», – говорили они, разглядывая эту картину.
