– Конечно, – помедлив, отвечает Йоаким. – Была же какая-то причина, по которой Роберт обратился к ним насчет этого дела.
– Уверены? – спрашиваю я. – Отныне все будет намного сложнее. Это реальные люди, мы говорим о реальных мертвых людях. Когда вы подпускаете мертвых близко к себе, это меняет вас.
– Йоаким прав, – отвечает Милла и с трудом изображает то, что в других обстоятельствах сошло бы за улыбку. – Мы должны.
– Самоубийство, – стону я и тру руками лицо, пока Йоаким следует за Миллой в ванную. – Почему это должно было быть самоубийство?
Огонь в глазах Сив – теперь всего лишь неясный отсвет внутри зрачков. Макияж потек, образовав очертания в форме капелек на переносице и скулах. Даже волосы потеряли блеск и казались теперь почти белыми.
Я слышу, как он копает где-то поблизости, тяжело выдыхая каждый раз, когда вонзает лопату в холодную землю. Не осмеливаюсь смотреть, только лежу и слушаю, не отводя взгляд от лица Сив. Вдруг он отбрасывает лопату, стряхивает землю с одежды и подходит к нам. Он даже не смотрит на меня, только садится на корточки у наших ног, глубоко вздыхает и хватает Сив за ноги.
Тело резко дергается, когда он начинает тащить ее, и лицо Сив ускользает от меня.
Я думаю о Роберте, сидя на кровати в номере отеля и принимая вечерние таблетки. На вкус они отвратительны, а желатин прилипает к языку, отчего проглотить их трудно. Не таким должно быть на вкус счастье.
Судя по всему, перед смертью Роберт был в отчаянии. Неистово пытался найти что-то, что продвинет дело дальше. Зачем еще ему узнавать про дело о самоубийстве на другом конце страны? Я ложусь в кровать и отворачиваюсь к стене.
Вообще я собирался позвонить Ульфу и рассказать о том, как меня пытались убить. Еще я мог бы рассказать, что жажда обезболивающих стала сильнее, она уже давно росла внутри меня, и теперь я снова чувствую, как ломается защитный панцирь. Я уже начинаю представлять себе наш разговор, когда звонит телефон. Номер неизвестный.
– Торкильд, это я. – Ее дыхание тяжелое, словно речь дается ей с трудом. – Анн Мари.
– Чего ты хочешь?
– Поговорить, – она издает наигранный, нервный смешок.
– Не звони мне, Анн Мари.
– Почему?
– Ты знаешь.
– Тогда давай встретимся?
– Нет.
– Почему ты такой холодный? Мы провели с тобой больше двадцати лет, в одной постели, неужели это не дает мне права на встречу с тобой? Можешь хотя бы рассказать, почему? Что я такого сделала, что не заслуживаю этого?
