Постепенно проталкиваюсь к центру. Какая-то компания пустила меня к себе на лежащее старое надгробие. Быстро смеркалось. Словно зловещие птицы, сидели на ветвях высоких деревьев молодые парни в чёрных плащах. Блюдечками белеют лица, полы плащей, словно вялые крылья.
Сыпь, тальянка, звонко, сыпь, тальянка, смело!
Вспомнить, что ли, юность, ту, что пролетела? —
читает с надрывом мастерский голос. Черты лица не разглядеть. Когда человек этот прочитал последнюю фразу, со всех сторон закричали:
— Вишняков, читайте ещё! Вишнякова просим!
И снова зазвучал чарующий голос:
Что случилось? Что со мною сталось?
Каждый день я у других колен…
Затем, без перерыва:
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать…
И ещё:
Вечер чёрные брови насопил…
Потом этот же самый Вишняков читает «Анну Снегину». Уже темно, и на него сверху те, что на ветках, светят карманными фонариками.
У Вишнякова красивое лицо, похож на Бориса Слуцкого, нос не русский, усы жёсткие, короткие. Соседи мои сказали: Вишняков — актёр. Ему дают передохнуть после поэмы. Читают другие актёры. Читает какой-то поэт, фамилия не запомнилась. Все чтецы — люди в летах.
Неожиданно слово берут молодые. Читают громко, машут руками. Есенина надо читать сердцем, а руки должны быть связаны, как у него при жизни. Вдруг молодые запели, да славно так:
Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдёт, как с белых яблонь дым…
Выделяются два голоса. Поёт худенький высокий мальчик и такая же тонкошеяя девочка. Тоненько-тоненько ведут, будто плачут. Я протолкался поближе к ним, стараюсь всё разглядеть и всё запомнить.
Их просят спеть ещё раз «Не жалею, не зову, не плачу», дают в руки зажжённые церковные свечечки. Сразу соглашаются. Тогда этих двоих детей Вишняков подводит к памятнику. И получилось так, что лица их оказались рядом с Есениным, вровень с круглым барельефом. Есенин немо и безучастно глядит на них, а они, живые, трепетные, юные, обращаются к нему его словами:
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льётся с клёнов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
Как-то непроизвольно мы все тихо подпеваем ребяткам. За спиной звякает бутылка о гранёное стекло. Наливают молча. Выпивают. Я возвращаюсь назад, на плиту. Там тоже выпивают, подают стакан и мне без слов, без тоста.
Достала плоскую, блеснувшую плотицей фляжицу из небольшой сумочки, разливает на всех в крохотные металлические стаканчики белокурая женщина неопределённых лет.
