Перелом наступает при 3:3 в третьем сете. Я подаю, и она берет мою подачу. На этом я заканчиваюсь. До конца матча я не беру ни одного гейма, и она побеждает 6:3, 1:6, 6:3.
Это конец. Уимблдон для меня закончен. После пресс-конференции в тихом углу папа спускает на меня всех собак. Как обычно, он находит безлюдное место – между «Уимблдоном» и тренировочным «Парком Аоранги». Там он вплотную нависает надо мной и начинает свою ритуальную брань.
«Ты бездарность».
«Ты корова».
«Ты жалкая».
«Ты ничего не стоишь».
Снова и снова. Он в ярости, что я проиграла в четвертьфинале Уимблдона, показав, на его взгляд, плохую игру. В его глазах я сама выбросила его – и свою – уимблдонскую мечту.
Я стою там под потоком его ругани. Его слова рвут мне душу. Он заставляет меня чувствовать себя ничтожеством.
И тут моя обычная непроницаемость меня покидает. Я больше не могу сдерживать слезы и начинаю содрогаться от рыданий. Все эмоции последних недель: от побед над Мартиной и Мари до этого обидного поражения – выходят наружу. И я стою там перед своим отцом, который называет меня куском дерьма после того, как я в 16 лет из квалификации Уимблдона дошла до четвертьфинала. Я слушаю, какое я ничтожество, и от этого мне невыносимо тяжело, грустно и страшно.
Когда мы возвращаемся в нашу гостиницу в Патни, он не бьет меня. Вместо этого он использует другое наказание из своего репертуара – стояние. Все три часа, что он меня распекает, я должна стоять. Брату и маме приходится слушать это дерьмо. Он не впервые заставляет меня стоять, и я слышала от него тирады гораздо хуже этой. Периодически он берет тайм-аут и садится посмотреть телевизор, пока я продолжаю стоять. После изнурительного турнира у меня болят ноги, но эмоциональная боль еще сильнее.
Наказание продолжается до двух часов ночи. Я уже думаю: «Да ударь ты меня, и дело с концом». Я лучше несколько часов потерплю физическую боль, чем эту психологическую пытку. Его крик пробирает меня до костей. Это страшнее любой физической боли. Пожалуй, это даже хуже удара в живот.
До меня доходит: следы физического насилия неизбежно заметят люди. Кофты с длинным рукавом, которые я надеваю на тренировки, скрывают только некоторые синяки. Они у меня по всему телу.
Когда меня спрашивают, что со мной произошло, я выдумываю очевидные отмазки. «Это я налетела на стол», – говорила я раньше тренеру. «Да с лестницы упала», – сказала я кому-то однажды. Я никогда никому не сказала правды, потому что не хочу, чтобы ее узнали все. Уж лучше я потерплю, чем рискну развалить нашу семью. Конечно, я не хочу, чтобы меня избивали, но у меня нет другого выхода. Мне всего 16, и я не могу представить, чтобы кому-то рассказала о происходящем со мной. Я боюсь, что, если люди узнают о побоях, он сообразит, что это я им рассказала, – и тогда он буквально меня убьет. И еще мне не нужна чужая жалость. Поэтому я продолжаю выдумывать объяснения своим синякам.
