До 1960 года в течение пятнадцати лет он очень много пил, всегда только виски. Затем пришлось пройти курс лечения от алкоголизма. После этого он больше не брал в рот спиртного. Тридцать два года он был абсолютно трезв, пока в 1992 году не выпил снова виски в «Карлтоне», в Каннах, — в надежде, что это поможет. Но это совсем не помогло, и через две недели он снова вернулся к прежнему.
Он испробовал все: психотерапию, медикаменты, даже молитвы. Ничего не помогало.
В конце 1993 года, остановившись в «Америкэн колони» в Восточном Иерусалиме, он совершенно измучил себя в попытке что-нибудь написать. Результат был хуже, чем когда-либо. После этого он уже не мог обходиться без снотворных, желая получить хотя бы несколько часов сна. В начале апреля 1994 года в отеле «Палас» он решил попытаться в последний раз. Через шесть недель наступил полный крах.
Фабер поднялся по лестнице, ведущей от эспланады Елизаветы II вверх к маяку, и присел в плоской низкой нише, выдолбленной в стене скалы. В последние недели он не раз приходил сюда. «Самое лучшее место», — думал он.
Он увидел перед собой искрящееся море, освещенный прожекторами отель «Палас», вдали тысячи огней города, посмотрел на величественное небо, усыпанное звездами, и вытащил из кармана ветровки пистолет.
«Вальтер, мой издатель и мой редактор поймут, что я должен был это сделать, — думал он. — И немногие друзья, еще оставшиеся с тех пор, как я стал жить уединенно. Даже этот врач в Вене поймет, когда узнает о моем самоубийстве из газет. Вена! Перед своим концом я еще думаю о Вене!»
Этот город, Вену, он ненавидел за все, что там сотворили с ним и многими другими людьми. Он вспомнил своего отца, Сюзанну и глубокое бомбоубежище у Нойер-Маркт вблизи Планкенгассе. Там они были схвачены в марте 1945 года, сразу после того, как он дезертировал из вермахта. Он вспомнил стихотворение, которое тогда читала Сюзанна — стихотворение, автора которого она не знала:
Не знаю, кто я.
Не знаю, откуда иду.
Не знаю, куда иду.
Удивительно, отчего я так весел.
«Отчего я так весел. Уже с давних пор я не могу понять, почему хотя бы кто-то может быть весел в этом мире повседневного ужаса. Итак, конец, ко всем чертям, и будь все трижды проклято, только никакой жалости к себе! Все же немногие пожили так хорошо, как ты, совсем немногие».
Он снял пистолет с предохранителя, передернул затвор, досылая патрон в патронник, и вставил ствол пистолета в рот. И тут он очень явственно услышал голос Натали, и этот голос сказал: «Если ты меня когда-нибудь любил, ты не сделаешь этого. Это было бы слишком большой подлостью по отношению к тому мальчику в Вене».
