И у нас, еврейских ребят, на улице Сколас вышла стычка с немцами. Они, идя навстречу, бросили несколько слов, которые нам пришлись не по вкусу. Неписаный закон требовал не спускать нахалам. К сожалению, тут же возник полицейский и доставил нас в участок. Интересно, что происшествие не стали заносить в протокол. Нам сказали только: «Еще раз попадетесь, пожалеете. А сейчас – исчезните!». Могу только предположить, что полицейский поосторожничал, не зная, как дальше повернутся события. О Холокосте[35] в это время, конечно, никто не слышал, да и не мог слышать. Но случай этот типичен и точно передает атмосферу тех дней.
* * *
Учителя 10-й немецкой начальной школы и сегодня стоят у меня перед глазами как живые. В первую очередь – директор Бём. Это был сухой, прямой старик, всегда ходивший в сюртуке с большой бабочкой под подбородком. Зимой его можно было видеть совершающим большие круги на катке Union’a[36], поднимаясь по лестнице, он перемахивал через две ступеньки. То был либерал, сторонник балтийско-немецкого политика, известного защитника меньшинственных прав Пауля Шимана (тогда говорили: «шиманист»). Директор Бём как-то умудрялся быть в школе и повсюду, и нигде. Каким-то образом сложилась иерархия: Господь Бог в небесах, затем президент Чаксте (позднее Земгалс) и третьим – директор Бём. Однажды мой сосед по парте заявил, что ему мешают штучки, которые я произвожу пальцами. Он пожаловался самому Бёму. Директор меня вызвал. «Покажи, как ты это делаешь!» Ну, я и продемонстрировал все свои штуки, все, что этими самыми пальцами умел. Бём наблюдал заинтересованно и затем сказал: «Знаешь, это и на самом деле увлекательно. Но во время урока этого делать не стоит». Больше ничего – отпустил меня. Бём был явлением выдающимся.
Наш классный руководитель и преподаватель немецкого Брусдейлинс открыто повторял: «В двух вещах я не согласен с фюрером: в еврейском вопросе и в том, что касается церкви». Позднее, читая дневники Геббельса[37], я убедился, что Гитлер и впрямь испытывал жуткую вражду к христианской церкви. Вспоминаю еще такой эпизод. В 1932 году отмечали 100-летие со дня смерти Гёте и в нашей школе проходил конкурс декламации. Победитель должен был выступить на общешкольном мероприятии. В нашем классе победили двое – я и еще один школьник. Брусдейлинс обратился ко мне: «Ты хоть понимаешь, что выступить должен немец, Гёте как никак – немецкий поэт?». Я понимал и воспринял это без всякой горечи. Нормально – это же была немецкая школа.
