Она бросила короткий взгляд на тощее тело, замотанное в белую холстину. Через годину за ним придут. Унесут на капище, засыплют землей. И разойдутся по домам, позабыв о поминальной вечере.
И ей поспеть бы...
Красная нитка сплеталась с синей. А знахарка все читала слово. Раз за разом. Узелок за узелком. Наговором, приказом, заклятьем питала жгущую пальцы нить. И та сверкала, впитывая ворожбу. Вспыхивала. Кололась.
Рвалась на волю. Вилась, словно бы живая.
И тяжко было знахарке удержать такую мощь. Пальцы схватила судорога, а старуха наклонилась к наузу, укрыв его телом. Выждала. А как пальцы снова стали гореть - продолжила.
Красная нить - обещание жизни младенцу.
Синяя - чтоб удержать сухие листья ольхи, дерева покойницы родового.
И желтая. Как птица, что реет на флаге чужачки-Мары...
Ярослава заворошилась в люльке, но Крайя не двинулась. Уж коль и поплачет маленько - только легкие раздышит. Да науз прерывать нельзя - сила остановится, войдет в сырую землю. А ей бы сберечь Мару даже там, в лесах Симаргла.
Старая знахарка на миг закрыла глаза. Долго она пыталась воззвать к былому дару, молила небесную матку, судьбоносную Макошь, о девке. Да впусте. Не слыхала теперь ее небожительница, не откликалась на зов. Один только Симаргл - Хозяин Туманного Леса - провожатый мертвых душ, мог чуять зов таких, как она. Да что Симаргл? Никогда он не отпустит душу, по которую пришел. Не отдаст еще пылающее жизнью сердце Пряхе, чтоб та нитки в полотне судьбы перепряла.
Оттого Крайя и плела науз, повязывая одно волоконце поверх другого.
Мощный оберег не сломать - сила в нем огромная. Не чета другим.
Да только как прознает храмовник, что она к старым богам взывает, прозовет ведьмою. Вон и так волком на нее глядит. Все ждет, когда та оступится. Крайя усмехнулась. Уж коль оступится - и ему не жить. И рука не дрогнет перед этим куском вонючего мяса, что возомнил себя выше других. Поклоны в землю шлет, песнопениями храм наполняя... Крайя сморщилась. Душу-то этим не излечишь, коль слова не от сердца идут.
И ведь есть в селе те, у кого слова святыми выходят. Тот же дядька Казимир. Он-де служил в храме, пока с воеводою спору не начал.
Верно служил, исправно.
И песнопения его не просто воздух сотрясали - до нутрей пронизывали. А люд прислушивался к речам его. Да только что чистота речей, когда человек неугоден воеводству?
Вот и Казимиру бы промолчать, оставив в покое что самого воеводу, что сына его, старым обычаем из родного дома изгнанного...
