Она срывалась в истерику. Я и сам был на грани. Пытался успокоить ее и успокоиться сам. Я сказал ей, что, скорее всего, это ошибка – поломка аппарата или дефект датчика. Что если бы врачи были уверены в диагнозе, они не поставили бы в заключении вопросительный знак. Она не спорила и не соглашалась. Не слышала. Не хотела слышать.
– Они назначили искусственные роды на двадцать шестое. А как мне прожить эти две недели – они не сказали. Ты не знаешь, Игорь? Должен знать. Ты врач.
С четвертой попытки мне удалось выяснить, где она находится. Я представил, как она стоит посреди тротуара в городском парке. Левой рукой, на которой висят пакеты с грязными вещами, обхватывает живот с мертвым ребенком, а правой сжимает трубку и локтем размазывает по лицу сопли и слезы. Обстановка разговора показалась мне ужасней его содержания.
– Марина, сядь на лавку около «Океана». Я через пять минут подъеду. Просто сядь и дождись меня. Пять минут.
Я сбросил вызов и посмотрел на часы. Без четверти двенадцать.
– Плохие новости? – спросил из-за спины Шматченко.
Мне показалось, что он злорадствует, хотя на самом деле ни в его словах, ни в интонации не было и намека на злой умысел. Захотелось со всего маха дать ему в морду, невзирая на врачебную этику и его беспомощное связанное состояние.
– Не ваше дело, – ответил я.
На следующий день мне было немного неловко за грубый ответ. Но именно немного. Страх и разочарование заняли слишком много места, для того чтобы в полной мере чувствовать что-то еще».
– Вот ежики зеленые! – сказала Оля, когда стало ясно, что сегодня они не зайдут в булочную.
У входных дверей Лизу ждал отец.
– Да ладно. Завтра сходим, – ответила Лиза. – Тебя подвезти?
Оля отказалась. Единственная машина, в которую ей разрешали залезать, стояла во дворе ее дома. Может быть и неплохо, что она отказалась. Лиза еще вчера собиралась поговорить с отцом.
На первом же перекрестке машина резко затормозила, и портфель упал на пол. Лиза ткнулась лбом в подголовник переднего сиденья.
– Ай. Больно же.
– Извини. Стал не в тот ряд, – сказал папа.
Он резко вывернул руль и под гул клаксонов перестроился влево.
– По Тургенева тоже можно доехать, – сказала Лиза, потирая лоб.
– Я знаю. Но это плохая дорога. Я тебе говорил, помнишь? Ты ведь не ходишь там?
– Нет.
Разумеется, пару раз она ходила, чтобы понять, чем та дорога плоха, но так и не поняла.
Папа вдруг замолчал и задумался. В последнее время такое часто случалось с ним. То озирался по сторонам, словно опасаясь слежки, то, как сейчас, подолгу смотрел в одну точку. Вечерами он запирался в кабинете, как будто тоже боялся Сережу.
