Поиск истины [Авторский сборник] | страница 81

— Но такие исповедальные признания, Юрий Васильевич, — разве они не могут быть предметом литературы?

— Могут. Но то, чего человек стыдился столько лет, и вдруг сказал, то уж должен сказать, наверное, не для красного слова. «Исповедь» Толстого, в которой речь идет порой о вещах весьма нелицеприятных, обращена к нравственным началам, к глубочайшим переживаниям человека, для которого в этот момент писание есть действо: бескомпромиссное обнажение души. Да, он, Толстой, все познал: совершенно неизмеримую славу, признание, но он хотел познать счастье еще в одном, на что до него никто не решался, — в полном отказе от всего, что приобрел в глазах людей в течение своей долгой жизни. Духовную жажду он испытывал всегда и всегда жаждал испытать себя самым крайним, самым неожиданным образом. И такое исповедальное беспощадное обнажение души может вершить лишь совесть, памятливая совесть.

Ведь талант и память неразрывны, как неразрывны причина и следствие. Причина — память, следствие — творчество. Память ищет выхода, и возникает желание писать. А критерий творчества — совесть. Не познавший гнева вряд ли со всей силой может выразить его, равно как не познавший вкуса спелого яблока не может с уверенностью сказать, что оно еще зеленое… Наивысшая концентрация эмоциональной памяти и есть талант. Талант — энергия памяти. Истоки ее в детстве, юности, отрочестве. Человек в сорок лет, подходя осенью к воде, может вдруг почувствовать прилив воспоминаний детства и неожиданно проживет эмоционально насыщенное мгновение. И именно это мгновение человек вдруг может вновь вспомнить в семьдесят лет, и вновь испытать толчок радости. Все возвращается на круги своя, и это тоже.

Но когда мы говорим, что писатель и память должны жить в добром согласии, то заботимся о нравственной стороне этих отношений. Правильно я вас понял?

— Именно так…

— А память писателя — супероригинала, кокета, как правило, ведет к утрате нравственного. А когда память утрачивает нравственные начала, то иссякается колодец писателя. На дне его виден песок. Жизнь, лишенная прошлого, — пуста. Она должна томить, угнетать человека — ведь это жизнь без души…

— Совесть писателя, Юрий Васильевич, вы назвали инструментом совести человечества. Наверное, и память писателя — инструмент памяти человечества. Все-таки в памяти потомков почти все или очень многое о прошедшей жизни закрепляется из книг. Желая это подчеркнуть, Толстой и писал, что «совесть есть память общества, усвояемая отдельными лицами».