Поначалу пустынница трепыхалась, но когда поняла, с какой скоростью я несусь — удивленно замерла. А когда я вылетел из-под воды у себя в узбое и опустил ее с рук, стояла не дергаясь. После чего медленно, очень медленно обошла стан, постояла около капсул в основательно углубленном и расширенном роднике, и повернулась ко мне. Оценивающе оглядела, поглядела на айван — и одним длинным прыжком оказалась на нем. Глядя на меня, скинула туфельки, стянула свои шелковые тряпочки. И медленно опустилась на колени, поклонилась, касаясь грудью покрывала, вытянула руки ко мне. Поза полного подчинения.
— Господин мой, возьми меня и владения мои под власть свою! — формула полного подчинения. Я чего-то не понял, во что я вляпался. Но сказал «а», говори «б», никто меня за язык не тянул. Да и уж больно привлекательно смотрится миниатюрная фигурка, пусть и полностью, от ногтя до волоса, черная.
Так что взял. И еще разок, и еще. Интересно такую крошку крутить, чисто по-мужски. А потом завалился отдыхать. Спать-то у меня не получается, просто лежу полчаса-час, смотрю на тугаю, пустыню, звезды над горизонтом. Под боком притулилась красавица-нелюдь, я сейчас примерно как Арагорн с его эльфкой, только я еще круче. Бгг.
— Господин, ты возьмешь в свиту свою еще трех моих сестер? — грудь мягко корябнули коготки нелюди.
— Ты мне сначала имя свое скажи. — Я аккуратно взял пэри за запястье, и осмотрел ладошку. Красивые пальчики, нежная кожа. И острые коготочки, которыми и горло распластать, и сердце вырвать можно. Поцеловав каждый по очереди (пэри явственно вздрогнула), я завалился на спину, и уставился в испещренное звездами небо.
— Аяна имя мое, господин. — Чуть слышно прожурчал голос моей пэри.
— Интересное имя. Арабское или бурятское? — И там и там есть подобные, только основаны от мужских имен.
— Согдийское, господин, — так же, чуть слышно, прожурчало необыкновенное создание у меня под боком.
— Чего? — Сладостной дремы как не бывало. Я подскочил и уселся, ошеломленно глядя на безмятежно-раскинувшуюся на шелковом китайском покрывале пустынницу. — А сколько лет тебе, Аяна?
— Что года для таких как мы, повелитель? Ты молод и наивен, меришь все по опыту своей людской жизни. Двадцать два века мне будет через половину века, если тебе это интересно. — Пэри чуть повернулась, изогнувшись. Вот никогда бы и ни за что бы не дал этому созданию тысячелетия с лишним.
— Не думай о секундах свысока, красавица. — Я чуть шлепнул по упругой тысячелетней попе. — Что ты говорила о своих сестрах?
