И кстати… там, на небольшом майдане, было страшно. До жути. До дрожи в коленях. Я не знаю, каким образом я сумел удержаться. И не смыть кровавым прибоем ту толпу из полусотни, в принципе, нормальных мужиков, которые бросали камни в маленькую девочку.
Я зашел вечером в дом одного из них, достаточно-умелого мастера по лепке из ганча — смеси гипса, глины и опилок, которыми украшают потолочные углы. Здоровенный мужик ревел, как телок, размазывая сопли по лицу, а мать и жена молча сидели поодаль, с каменными лицами. Неладно что-то в ханстве кокандском. Помолчав, я ушел, оставив в небольшом фонтанчике пару розовых, как растворяющиеся в воде капли крови, жемчужин. Такие же я подкинул каждому из участников этого действа. И эту махаллю накрыло траурное молчание. Мулла бегал от дома к дому, но его молча встречали и молча провожали. Мужик, что сорвал серьги с девочки, повесился. Тихо было, как на мазаре.
Усмехнувшись, я было собрался к своим еврейкам, но углядел в углу молчаливого дервиша, который невозмутимо сидел в углу тэпа. Этот человек пытался успокоить людей до первого броска камня. А потом просто ушел в сторону и уже третий день сидел здесь. В углу. Ни ел и не пил.
— Сдохнуть хочешь? — я вытащил из его тощего хурджина пиалу, ополоснул ее, и налил свежей воды. — Пей или силком волью.
— Тебе есть дело до грешника, джинн? — Дервиш глянул на невидимого для остальных меня и взял ослепительно чистую пиалу из старого китайского фарфора, отпил глоток кристальной и холодной воды.
— Не бери на себя чужую боль, дервиш. Она ломает спины даже богам. И я не джинн и не дэв. Я хозяин здешних вод. Скажи людям, что я взял их грех на себя, девочка станет хранительницей вод. Не здесь, ибо не заслужили. Но учтите, вода переменчива. — Я усмехнулся, наполнил его кувшин такой же кристально-чистой водой и исчез с площади.
Ну а что, надо ж мне как-то начинать формировать о себе общественное мнение. Да и за девочку хоть так, но пистон вставлю. Я много что знаю, в воду именно здесь добавляю кой-какие вытяжки из растений. Чувство вины, депрессия, подавленность. Да еще бабы… они вроде здесь послушны и покорны. Вроде и как. Баба, особенно родная, может молчанием плешь проесть и мозг выесть чайной ложечкой. А женщины не любят, когда женщину обижают именно потому, что она женщина. Потому как это каждой их них касается. Загнобить соседку, оболгать красавицу, облить помоями конкурентку — это бытовуха, это реальность. Но здесь забили девочку только за то, что она женщина, и практически бесправна. И потому бабы дали мужикам молчаливый истерический концерт. Да еще я на психику воздействовал, вон, один даже в петлю полез. Его выбор, кстати, видать, много чего на душе черного.
