– То, что ребенок родился с родовой травмой, я даже не говорю. Ведь самое страшное началось тогда, когда ребенок… когда девочка… – свекровь пыталась сообщить всем нам что-то не просто важное, но и, судя по тому, как, задыхаясь от волнения, она подбирала нужные слова, что-то чрезвычайно запретное. – Понимаете, девочка трогала свою… писю! – покраснев, наконец выпалила Лариса. – Когда двухлетний ребенок начал демонстрировать сексуальное поведение, трогая себя, я задумалась, кто мог ее научить? И догадалась, этому ее научила мать!
Судья, внимательно слушая показания свекрови, делала себе пометки, которые нельзя было разглядеть из-за нависающей судейской трибуны. Потом Лариса сослалась на того же самого «психолога» Тютюник, которая как под диктовку изложила на бумаге все подозрения свекрови в лучшем виде: «Ребенок сексуально развращен матерью».
Психологически в этой игре мы с Олегом уже давно проиграли. Более того, я чувствовала себя зажатой в капкан, из которого не было шансов выбраться. Если бы я только была способна выбраться из этого капкана, то наверняка прервала бы ядовитый поток обвинений. Возникло дежавю. Как и тогда в августе, в будке милиции, Рома хамил, а я не умела отвечать и подавляла эмоции. Парализованная несправедливостью и сдерживаемая воспитанием, моя материнская гордость принимала удар за ударом. Если бы я только могла рассказать всем этим людям правду! Но судя по всему, мне была уготована другая участь. Финальная роль в сценарии для меня уже была прописана. После смерти мне еще дадут последнее слово – чтобы поглумиться вволю и добить окончательно, а потом еще потребуют, чтобы мертвец сам вынес за собой тело.
Я посмотрела на судью и ее черную мантию. Внутри еще теплилась надежда, что у этой женщины хватит мудрости и опыта отличить вымысел от правды. Потом Олег неожиданно извлек из зеленой папки наш последний и решающий козырь.
Это было заключение опеки Санкт-Петербурга, которое мы привезли с собой в Новороссийск. В нем беспристрастно оценивались мои жилищные условия, добрые отношения с родственниками и необходимый для ребенка бытовой комфорт. В конце документа опека полагала необходимым определить место проживания Ксюши со мной, в Санкт-Петербурге. Зная, какое давление на опеку пыталась оказать семья Проценко, я считала это заключение важной победой. Когда судья прочитала документ, представители опеки Новороссийска попросили очередной перерыв. Мне показалось, что, став невольными свидетелями этого поистине кафкианского процесса, они решили изменить собственное заключение. Но каким образом? В перерыве я молилась только о том, чтобы оно было честным и в мою пользу.
