- А ну, читай, - строго, почти угрожающе повторил Миллс, но молодой возразил:
- Хватит. Можно подумать, что мы его не знаем.
- Да у меня его и нет, - примирительно заметил Стил и хлопнул ладонью по газете: - Здесь он не напечатан...
Миллс вызывающе вздернул бороду. Все приняли это за сигнал к молчанию и ждали, пока он выбивал трубку о край ящика, на котором сидел Стил. Но Миллс так больше ничего и не сказал.
Тогда опять спросил молодой:
- Послушай-ка, Стил, а ты правду сказал нынче утром, будто сражался в Испании?
Стил молча показал парню на стоявшего у двери Джойса.
- Спроси у него, - сказал Стил.
- И ты? - негромко воскликнул парень. Джойс кивнул головой. - Какие вы ребята!.. - Парень помолчал, в восхищении поглядывая то на того, то на другого, потом сказал: - Говорят, будто англичане действительно заставили добровольцев из интернациональных бригад покинуть Испанию.
Стил утвердительно кивнул головой.
- Как же вы, ребята?.. - В голосе парня прозвучала такая досада, что, казалось, дай ему в руки винтовку, и он сейчас же поехал бы занять место этих двух. - Значит, там не осталось американцев?
- Никаких иностранцев на этой стороне... А на той - итальянцы и немцы, - пояснил Стил.
- Плохо... очень плохо, - сказал парень. - Нельзя было вам уезжать.
- Нельзя было не уехать, - возразил Стил. - Иначе дело грозило разгореться в такую войну...
- Все равно, пускай любая война, - горячо воскликнул парень, - но нельзя же было предавать испанцев! Знаешь, какие это ребята?
- Уж я-то знаю, - с усмешкой сказал Стил.
- А что же у них теперь?
- Теперь? - Стил помедлил с ответом... - Теперь вот так: у республиканцев сто тысяч бойцов, у Франко - триста; у республики - триста пушек, у Франко - три тысячи; танков пятьдесят против пяти сот; самолетов едва ли сотня против тысячи... Вот какие там дела.
- Нельзя так, нельзя! - повторял парень, стиснув голову кулаками.
Джойс проговорил:
- И среди сотен тысяч винтовок, среди трехсот орудий и среди самолетов Франко немало таких, на которых стоит клеймо: "Сделано в США"...
Эта фраза как бы поставила точку. Воцарилось долгое молчание.
Из потемок дальнего угла вышел на свет низкорослый чернявый человек с лицом измятым, точно резиновый мяч, из которого выпустили воздух. С его коротких рук свисали непомерно длинные рукава комбинезона. Он протер глаза большие темные глаза южанина, окруженные болезненной одутловатостью век. Не всякий, кто помнил день приезда певицы Тересы Сахары в окопы интернациональной бригады, узнал бы в этом желтом человеке веселого бойца-итальянца, вставшего к микрофону, когда фашистский снаряд заставил навсегда умолкнуть отважную испанку. Это был Антонио Спинелли певец-антифашист, солдат и изгнанник.
