— Напрасно стараешься, Иуда! Всего содеянного тобой теперь тебе до смерти не стереть будет, — бросает, отходя, Полковник.
К нам подходит один из конвоиров.
— Фертиг?[60] — спрашивает он нас.
— Я, я, гер вахман, фертиг! — отвечает за всех Полковник. — Нох айн момент![61]
Постояв с минуту над сиротливой могилой, мы спускаемся вниз, в выемку.
На обратном пути мы тяжело переживаем трагическую кончину своего товарища. Глубокая скорбь о нем умножается нашими воспоминаниями об Андрее. Его мученическая гибель рассматривается нами в сопоставлении с нашим собственным будущим, приоткрыть завесу над которым и предугадать свою судьбу мы тщетно пытаемся. Что сулит оно нам? Можем ли мы быть уверены, что завтрашний день не унесет с собой и нас? Дальше этого наши мысли не идут.
В глубоком молчании мы прибываем на лагерную остановку, разгружаемся и, влитые в общую колонну, следуем к лагерю. В колонне догадываются о чрезвычайном событии в нашей команде, но, видя наши усталые и удрученные лица, не отваживаются досаждать нам вопросами. В таком состоянии, полные тягостного молчания, прибываем мы в лагерь.
Отбыв поверку, мы поспешно расходимся по палаткам. У входа меня останавливает дядя Вася.
— Что это там у вас стряслось? — спрашивает он, загораживая мне дорогу. — Словно пришибленные все. А ну, выкладывай давай!
Мне ли не знать о его привязанности к Андрею? И слова не идут у меня с языка. Полный растерянности, я молчу, не зная, как сообщить ему тягостную новость.
— Тебя спрашивают! Чего молчишь? — настойчиво трясет меня дядя Вася, крепко схватив за руки.
— Андрея похоронили… — отвечаю наконец я, не выдержав, и чувствую неожиданный прилив слез.
Рослый шахтер, вздрогнув всем телом, съеживается, будто от удара, и, выпустив меня из рук, весь как бы оседает в росте.
— А-а-а? — словно ослышавшись, переспрашивает он.
— Андрея, говорю, похоронили… — повторяю сказанное я.
— К-а-а-к похоронили? — заикаясь, недоумевает он. — Чего треплешься? Спятил, что ли?
С трудом сдерживая рыдания, я передаю ему обстоятельства смерти Андрея, выставляя при этом Козьму главным виновником гибели товарища. Лицо шахтера мрачнеет и наливается злобой.
— Ну, гад! Что вы его придушить не можете? — скрежещет он в гневе зубами.
— Да разве с таким быком справишься? Сам знаешь, какие у нас силы.
Шахтер молчит, что-то старательно обдумывая. Перед уходом он многозначительно бросает:
— Ничего! Что-нибудь придумаем!.. Оставлять этого так нельзя, и надо сделать это уроком для других. Чтоб неповадно было!
