— Что, гад, до ручки дошел? — с яростью набрасывается он на только что возвратившегося от полицаев Козьму. — С окурков да выслуживания начал, теперь аппетит разыгрался — легкой жизни захотелось?
— Что, с цепи сорвался? — оборачивается к нему Козьма. — Давно не лаялся, что ли? Видно, язык чешется. Всю палатку на ноги поднял. Глотку, смотри, недолго и заткнуть!
От прежнего смирения в нем не осталось и следа. Он снова полон решительности и наглой грубости.
— Обнаглел, силу почуяв, — не отстает Осокин. — Товарищи мешали развернуться, так решил в полицаи податься.
— Да что случилось? Чего на ночь глядя опять сцепились? — недоумеваем мы.
— То и случилось, что гадина эта нашла-таки выход из положения. Мешали мы ему, так он решил избавиться от нас, в полицаи пойти. У них ему полная воля будет, что хошь с нами делай.
— А тебе откуда это известно? — сделав удивленное лицо, допытывается Жилин. — Сорока, что ли, на хвосте принесла иль во сне приснилось?
— Это мы сейчас узнаем, кому что приснилось. Хватит тебе палатку дурачить! А ну, выкладывай, Кандалакша! На чистоту все выкладывай! И не бойся, пальцем гад не посмеет тронуть! Вмиг усмирим!
— Да чего тут выкладывать-то? — неожиданно решается на откровенность лесоруб. — Надумал это он в полицаи пойти. Мне, говорит, все равно здесь жизни не будет. А подыхать еще неохота. Пойдем, говорит, вместе. Григорий это мигом устроит — не раз уже предлагал. А на других смотреть нечего. Сами жить не хотят и другим не дают. На каждом шагу их бойся да трясись перед ними. А там не достанут. Пристал, что банный лист: пойдем да пойдем вместе. Аж в пот дьявол вогнал! До сих пор вот уснуть не мог.
— Стоило из-за этого дружбу ломать. Взял бы да и пошел, — зудит Павло.
— А тебе, щенок, меня не учить! Молод еще! Материно молоко еще на губах не обсохло, — с неподдельной обидой огрызается Кандалакша.
— Подумаешь, открытие сделал! — с наглой откровенностью неожиданно реагирует на разоблачение Жилин. — А хотя бы и пошел! Разрешения спрашивать ни у кого не собираюсь. Пока еще сам себе хозяин, а указчиков к такой матери посылаю.
— Во, во! Решил-таки показать волчьи клыки. Давно бы так, чем душой-то кривить да ягненка из себя строить.
— А что, смотреть, что ли, на вас? Мне с вами не ребят крестить. Да подохните вы все к чертовой матери — не заплачу!
— Рано, парень, нас хоронишь и из себя героя строишь, — ввязывается Колдун, — кабы не пришлось из колодца, в который плюешь, еще самому воды напиться. Сдается мне, что сломишь ты себе на этом шею.
