…А бурная финская весна в полном разгаре.
Всякий раз выходя из палатки, мы невольно обращаем свой взор к виднеющемуся невдалеке холму с рассыпанными по нему игрушечными строениями финской деревушки и бурыми пятнами первых проталин. Потухшими глазами мы с тоской наблюдаем из своей неволи, как из труб домиков там курится мирный дымок, назойливо напоминающий об оставленных нами семейных очагах, к которым, как думается, нам не будет возврата. По утрам на рассвете ветер доносит оттуда еле слышимый крик петуха. Мы невольно улыбаемся от пробудившихся воспоминаний.
— Совсем как у нас дома! — напоминает опечаленный Лешка.
Всего несколько километров отделяют нас от мирной и безмятежной жизни финских земледельцев, от такого близкого, рукой подать, и в то же время столь недосягаемого селения.
— Что знают жители о лагере? О том, что в нем творится? — невольно задаемся мы неотступными вопросами. — О нас, его беззащитных обреченных невольниках? О наших муках и бедах? О нашей тоске по воле, наконец?
Возвышенность, на которой расположена деревушка, с каждым днем все более обнажается от снега. Правда, снег продолжает еще лежать по лесам в низинах, но, готовясь к весенним полевым работам, деревня словно пробуждается от сна. Мы видим, как у домиков и в поле повсюду копошатся люди, со скотных дворов убирается навоз, готовится пахотное оборудование и инструмент. По обнажившейся земле бродит в поисках оттаявшего корма выпущенный из хлевов скот. Иногда он спускается в низину и приближается к лагерю, оглашая леса столь знакомым глухим деревянным звуком подвешенных ботал.
— Эх!.. Ну, совсем как у нас в деревне! — тяжко вздыхая, снова с тоской вспоминает Лешка.
Нет ничего тяжелей и горестней весны в плену! Тоска снедает нас. Более всех страдает Лешка. Он живет эти годы одними воспоминаниями о доме, о молодой жене с ребенком, о полевых работах. Выросший в деревне, он в эти дни не находит себе места и бродит, словно потерянный. Властный зов земли доводит его до исступления, и он часами готов простаивать у проволоки, не сводя глаз с пробуждающегося селения. Нареченный нами Порченым, он чахнет от тоски по воле, а весной становится совсем невменяемым, вызывая у нас немалые опасения за его рассудок.
— Совсем свихнулся малый, — с опаской замечает Колдун, — и до этого весь от тоски исчах, а теперь, того и гляди, руки на себя наложит.
Зная, насколько губительна тоска в неволе, а тем более в плену, — достаточно впасть в уныние одному, чтобы через минуту его примеру последовали остальные, — мы всеми силами противимся ее безграничной власти и малейшие проявления ее тушим самым энергичным и беспощадным образом. Раздраженные поведением Порченого, мы набрасываемся иногда на него всей палаткой и доводим порой до истерики. Как некогда Осокин защищал Павло, так теперь Лешку берет под свое покровительство Полковник.
