, для коих все равно: бегать ли под орлом французским или русским слогом позорить все русское – были бы только сыты».
Косичкин бьет врага его же оружием, не пренебрегая принципом «сам съешь», по поводу которого Пушкин как-то заметил: «„Сам съешь“ есть ныне главная пружина нашей журнальной полемики». Вы обвиняете меня в отсутствии патриотизма – и то слащаво, то высокопарно разглагольствуете о «нашей родимой Москве», о «матушке Москве» и России? А сами-то, сами: «Не в первый раз заметили мы сию странную ненависть к Москве в издателях „Сына отечества“ и „Северной пчелы“. Больно для русского сердца слушать таковые отзывы о матушке Москве, о Москве белокаменной, о Москве, пострадавшей в 1812 году от всякого сброду». Это – Косичкин, и это – пародия. Нельзя заподозрить Пушкина в национализме; достаточно вспомнить эпиграмму на Булгарина: «Не то беда, что ты поляк…»
Излюбленным аргументом издателей «Северной пчелы» в пользу «талантливости» Булгарина была ссылка на то, что «Иван Выжигин» разошелся в огромном количестве экземпляров. Так нате же, возглашает Косичкин: 5000 книжек Орлова, «разделяющего с Фаддеем Венедиктовичем любовь российской публики», раскуплены читателями. Разве не ясно, что Булгарин и Орлов – гении, «сии два блистательные солнца нашей словесности»? «Одаренность» Булгарина, например, подтверждается тем, как легко распознать по фамилиям сущность его героев: Вороватин, Глупашкин, Миловидин и т. п. К тому же в книгах одного гения – «пленительная щеголеватость выражений», а у другого – «замысловатость». Правда, следует крохотная оговорка: существует «образованный класс читателей, которые гнушаются и теми и другими». В таком духе развенчивающего панегирика написана вся статья, не отличающаяся добродушием, но, пожалуй, еще и не убийственная. Это скорее напоминание и предупреждение.
Неприятно, когда тебя, признанного определенной публикой и поощряемого Его Величеством литератора, ставят в один ряд с каким-то ничтожным Орловым. Но ведь этим дело не ограничивается, «…со всем тем Александр Анф. пользуется гораздо меньшею славою, нежели Фаддей Венед. Что же причиною сему видимому неравенству?» – вопрошает Косичкин и отвечает: «Оборотливость, любезные читатели, оборотливость Фаддея Венедиктовича, ловкого товарища Николая Ивановича!» Все дело, оказывается, в оборотливости, а точнее – в непорядочности, в человеческой и журналистской нечистоплотности «ловких» приятелей. В отличие от них А. А. Орлов не пускался во все тяжкие:
