Когда он вошел, девушка сделала движение, будто хочет встать, но все-таки осталась сидеть. Макс бросил взгляд на ее сапожки. На шнурках, дешевенькие да еще и латаные-перелатаные.
— Познакомьтесь, пане Барабандер! — сказала Райзл.
— Как тебя зовут? — спросил девушку Макс.
— Баша.
— Откуда ты, Баша?
— Из Ополе.
— Ополе? Как же, знаю. Чем твой отец занимается?
— Маклер он. — Баша чуть заметно усмехнулась.
— Братья, сестры есть?
— Трое братишек и две сестренки. Я самая старшая.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Я бы больше шестнадцати не дал. У вас в семье все такие рыжие или только ты?
— Еще братишка один…
— Баша, а ты хотела бы уехать из России?
Макс был не уверен, что стоит сразу брать быка за рога, но девушка тут же ответила:
— А что я тут забыла? Работаю с утра до вечера за восемь рублей в неделю. Когда домой на праздник собираюсь, покупаю новое платье, подарки — и все, денег нет. Вон, мадам говорит, в Америке куда лучше платят, там можно себе на приданое скопить. Я не собираюсь всю жизнь в служанках проходить. Хозяйка день-деньской меня гоняет, ни присесть, ни прилечь. Они-то поздно встают, а я с шести утра на ногах…
— Макс, да вы садитесь. — Райзл придвинула ему стул.
— И вы тоже садитесь, Райзл. Здесь все осталось как тридцать лет назад, — заговорил Макс. — Все по-старому. А за границей жизнь на месте не стоит. Вот, например, зачем тебе шаль в такую жару? И высокие сапожки летом никто не носит. Это сейчас не модно. Там не спрашивают, кто ты и что ты. Девушка — значит, сеньорита, замужняя — значит, сеньора. Туда простые люди едут, отец может хоть вором быть, а дочь делами заправляет. Ни париков, ни чепцов, как здесь, не носят. Это же фанатизм, дикость, как во времена царя Гороха! Зачем свои волосы состригать и надевать чужие, какой-нибудь женщины, которая, может, давно померла? И так во всем. Мало ли какие небылицы в еврейских книгах написаны. Кошерного там, где я живу, уже никто не ест. Может, в Буэнос-Айресе и есть резник, но еще попробуй его найди. Какая разница, как быка или корову зарезали? Мир идет вперед, теперь девушка перед мужчиной не дрожит. Там у нас мужчин больше, чем женщин, так что к женщине, как бы это сказать, относятся с уважением. Давно пора забыть бабкины молитвы…
Макс сам удивлялся, до чего ж гладко он говорит. Прямо как по писаному. Райзл просто сияла. Видно, он оправдал ее ожидания, сказал ровно то, что надо.
Баша сняла шаль и смущенно улыбнулась.
— Да, вы правы. А вы бы видели, как у нас в Ополе. Будто сто лет назад. Как приеду на праздник, сразу начинается: то нельзя, это нельзя. Мать требует, чтобы я с ней в синагогу ходила, а я не могу, у меня ноги устают. Богатые хозяйки там на скамейке сидят, а мы у дверей стоять должны. Кантор молится — ничегошеньки не слыхать…
