Ровно через год после несчастья с окороком Пиглет разбивает лебедушкин Лексус. Треснул бы и его череп, да спасает подшечка. Какая он не уточняет. Настойчиво заявляет о себе злой рок. Машина — груда металлолома. Свинья в реанимации. Хорошо не было Лебедушки и Феди в кабине… Мысли Свиньи ходят по кругу вокруг темного стержня сумрачных догадок. Он вспоминает Лебедушку, поющую в его доме под караоке Аллу Борисовну, «Айсберг». До дури обдумывает, щупает мыслями однопалую перчатку между своих толстых натертых выше коленей ног.
…Мой или не мой? Было или не было? Кому достанется сокровище здесь, где моль в ржавчине, если душа его из вони в стерильность улетит? Наконец-то он постиг вразумляющую, грозную силу страдания, и заговорил как заправский поп или на худой конец, церковный автор. И пусть на тризне по упорхнувшей душе-синичке споет кто-нибудь действительно русский. Пусть поет Мазай. Или Маршал. Нет, хотя бы Мазай, а еще лучше — оба.
Свинья подозревал, что все это подстроили раввины. Он видел их пляшущими вокруг каширной овцы на блюде. И блюдо и овца — это были он, Свинья в больничной койке. Вони Пал, Вони Пал, где ты действительно раньше был? Притащил с вернисажа гитлеровский кофейник, по дороге выпил с торгашами, приставал к Севастьянову, требуя римских салютов, а тот не растерялся и сплюнул в серебряную посудину со свастикой: Тьфу! Тут же подбежал из-за колонны Осовцов, согнулся, и зашептал Севастьянову в здоровое ухо слова одобрения.
Пиглета выхаживают. Вслух говорят о Боге и Чуде. Но тут же обнаруживают язву. Запущенную, с большущей буквы «Я». Осовцов глумится: «У Пиглета обнаружен Я! У Свиньи Ya-Ya!», носится по супермаркету, сгребает грибы, сыры, столичную. Плохо дело. Пиглет прощается с капиталом. Деньги тают каждый день. Теперь он точно знает, сколько их у него было. А тут еще послание доставлено Пиглету в больницу: похожая на исполнительницу цыганских романсов тетка отказывается клянчить на развалах виниловую хурду-мурду. Мистер Лорри встал в позу, выбирай — Свинья или я, либо катись туда, где об Англии напоминают только буквы в помойных контейнерах. В перфорированном язвочками сычуге Пиглет чувствует спазмы. Ходит курить поминутно. День сделался невыносимо долгим, и с каждым часом растет ощущение неучтенной потери. Мозги Пиглета дробят скрюченные пальцы, барабаня один и тот же коробящий аккорд: Почему она ходила на работу, когда он лежал в гипсе? Ее якобы не отпускали, не давали больничный, якобы…
