Старун не мог задерживаться для полного уничтожения барража. Хотя подвешенных к аэростатам тросов и не было видно, они уже не представляли опасности и не могли явиться ловушкой для самолетов Дорохова.
Флагман изменил направление полета главных сил. Вся масса самолетов, следуя приказу флагмана, выполнила поворот. Барраж был обойден с севера. Аэростаты могли теперь сколько угодно болтаться под облаками.
На смену холмам, покрытым редкой порослью, пришел лесной массив, простирающийся вдаль огромным черным пятном. Среди темных масс деревьев изредка белели помещичьи усадьбы.
В наушниках капитана Косых послышались позывные флагманской рации. Четким попискиванием кто-то звал:
"Волна, волна, волна"... Косых оторвался от зрительной трубы. В наушнике запищало: "Говорит Роба, говорит Роба". Косых даже не заглянул в код - эти позывные он знал хорошо: его родная часть. Капитан невольно посмотрел в ту сторону, где должны были быть его самолеты. Они летели на крайнем левом фланге первой колонны. Не меньше пяти километров отделяли его часть от флагмана. Косых и Сафар не могли бы найти друг друга в небе, даже если бы промежуток, между, ними не был занят несколькими десятками рябоватых пятен, похожих на стаи мальков в светлом пруду. Эти пятна казались Сафару неподвижными, потому что двигались с той же скоростью, что и его собственная машина. Только когда его самолет испытывал качку, пятна эти то уходили под крыло и пропадали на фоне земли, то резко проектировались на облачном небе.
Сафар спокойно вел машину по заданному курсу. Переключив управление на автопилот[12], он лишь изредка поглядывал на картушку[13], - не сошла ли курсовая черта с нужного румба.
Во время полетов Сафар испытывал чувство удовлетворения, почти радости. Источником ее была такая же уверенность в себе, какую он испытывал, купаясь в море. Сафару не нужно было прилагать никаких усилий для того, чтобы держаться на поверхности. Казалось, пожелай он утонуть, и то вода не пустит вниз. Такое же чувство было и теперь.
Но в воздухе оно пришло не сразу. Прежде, когда он летал на большом корабле, этого чувства не было. Самолет был посторонним телом, большим механизмом, который он, Сафар, заставлял держаться в воздухе. Не покидала мысль, что нужно быть начеку: внизу земля с никогда не изменяющей ей силой притяжения.
А когда Сафар перешел на СБД, это чувство исчезло. Пропала мысль о том, что машина "тяжелее воздуха". Послушность машины физиологически, до радостной уверенности в собственных мускулах, возбуждала Сафара. Он не летел, а спокойно плыл в упругой воздушной среде.
