В местных газетах часто приходится встречать заметки такого рода: «Такого-то числа, в таком-то переулке найден труп юноши лет 15–16. На трупе оказалось 8 колотых ран».
Ран иногда бывает и больше, — это рассвирепевший ревнивец вымещал на мальчике муки ревности. Убийца в таких случаях в огромном большинстве остается безнаказанным; он известен всем близким, но эти близкие считают его месть законной. Уличный мальчик, брошенный своими родителями на произвол судьбы, становится достоянием улицы, откуда его волен брать всякий желающий и берет. С этого момента он принадлежит своему владельцу, затрачивающему на него известную сумму денег. Охрана своих прав в таком случае и месть за нарушение этих прав считаются вполне естественными и законными. При столкновениях такого мальчика с его обладателем негодование обрушивается не на последнего, а на первого:
«Он взял с улицы, обул, одел, кормил, как на убой, а он?»
Взгляд, как видите, очень простой, как на нарушение права собственности. Закон не покровительствует этому праву, а даже преследует его, но общество не хочет примириться с этим законом, он чужд ему, так как гнусное явление выросло раньше появления русских законов, оно существует много веков и давным-давно сделалось «потребностью» Востока, как его многоженство, дома терпимости, содержанки и проч.
Гнусно, неестественно, но таков Восток, такова его культура, способствующая произрастанию даже и более гнусных, более неестественных пороков.
В требниках восточной церкви, в правилах об исповеди, имеются такие вопросы: «Не палея ли со скотом, со птицею?..»
Эти слова с восточных требников целиком перенесены и в наши русские требники, хотя последний из двух пороков никому из русских не придет и в голову.
Но на Востоке, очевидно, если не сейчас, то в прежнее время и этот порок имел свое место, иначе он не был бы помещен в числе человеческих прегрешений.
Больше того, можно сказать, что порок этот был сильно распространен, так как фигурирует в числе грехов обычных, не первостепенной важности, считается, следовательно, обычной человеческой слабостью, с которой приходится мириться, так как «грешен есмь и во грехах роди мя мати моя».
Вот это-то — «грешен есмь и во гресех роди мя мати моя», как принцип, как уступка человеческому темпераменту, и дает право существования пороку, как бы он, по нашему понятию, ни был гнусен, — и никакая строгость закона тут не поможет, пока само общество не откажется от своих старых укоренившихся взглядов и не признает, что «мальчики», как предмет наслаждения, — гнусность и неестественная гнусность. До тех пор всякие попытки борьбы с этим злом будут разбиваться о пассивное сопротивление общества; оно всегда сумеет защитить «кость от кости своей, плоть от плоти своей».
