Только лицо у него было специфическое: восточнославянское с сильной прожидью.
Летом 1963 года литературный клуб «Дерзание» отправился в Крым. Мы с Вензелем в том числе. Тиля не взяли: на майском капустнике (в подготовке к которому наша троица окончательно, как нам казалось, оттеснила недавних «фаворитов») он, переволновавшись, изобразил на сцене нечто непотребное, чем возмутил все дворцовское начальство. Разумеется, мы с Вензелем объявили, что в знак солидарности тоже не едем, но Коля настоял на другом: нельзя же, мол, оставлять этих тупиц без присмотра. Мы уже ввели в литературном клубе своего рода «дедовщину» — правда, чисто словесную и с претензией на интеллектуализм, — а теперь нам с Вензелем предстояло утвердить ее в курортных условиях. Что осложнялось, в частности, тем, что физическая сила (не говоря уж о численном превосходстве) была не на нашей стороне. Руководил поездкой Адмиральский.
Я впервые оказался в Крыму, где с тех пор стараюсь бывать ежегодно, а лучше — по два раза в год, и был очарован. Поездка и впрямь получилась замечательной — со стихами, задушевными разговорами о высоком, маленькими — на 400 граммов — бутылками шампанского и тихой неоднозначно успешной возней южными ночами. Здесь же в меня влюбилась моя первая жена (хотя роман наш начался позже, а сам я там ухаживал за другой), а Вензель небезуспешно приударил за будущим профессором филологии. Интересней же всего была сама то ли стихийно возникшая, то ли сознательно созданная нами модель власти и оппозиции. Адмиральский с любимчиками и, понятно, Гурвичем был властью, мы с Вензелем и немногие тяготевшие к нам — оппозицией, зато, как сказали бы сегодня, непримиримой. А главное, неконструктивной. Власти мы перечили всегда и во всем, а я с Адмиральским пару раз даже помахался на кулаках, правда, это были не драки, а их полудружеская имитация.
О «дедовщине». Мы поднимаемся на Чатырдаг трудным альпинистским маршрутом (потом нам выдадут значки «Альпинист СССР») с заходами в какие-то пещеры. Я — командир звена. Моему звену нужно, наряду с прочей поклажей, нести ведро воды. Предполагается, что мы будем нести его по очереди. Я объявляю: «Ведро будет нести тот, кто скажет пошлую шутку, — и будет нести его до тех пор, пока пошлую шутку не скажет кто-нибудь другой». В звене у меня Володя Волькенштейн, будущий кинорежиссер Владимир Алеников, он ничего, кроме пошлых шуток, говорить не умеет, а молчать не хочет или, скорее всего, не может. Он и несет ведро от подножия до вершины. (Позднее, уже перебравшись в Москву, Алеников показывал мне на домашнем проекторе — видео тогда не было — комедии, которые ему — как секретарю Григория Козинцева — выдавали на просмотр во французском посольстве. Смотреть было трудно: французского я не знаю, а Володя, вместо того чтобы переводить, ржал весь сеанс, хотя смотрел картину явно не в первый раз.)
