— Твоя, рыжая волжанка, мне не нужна. Я на красоту плюю… Понимаешь?.. Жена тебе Пелагея, дочь Степана Прокофьича… О другой не помышляй…
Была осень. Пелагея в предбаннике мяла с соседками лен. Девушки раскатисто смеялись, перебирая хомутовских женихов, и, нахохотавшись досыта, запели:
Погулямте-ка, девушки.
Погулямте-ка, лебедушки,
Пока мы на волюшке
У родимых у матушек,
У кормилицев у батюшек.
Вдруг девчата услышали чьи-то торопливые шаги. Выглянули из бани, видят: бежит сестренка Пелагеи и кричит:
— Сваты приехали, сваты! Зовут тебя, Палашка, домой.
На глаза Ивану Инотарьеву, после трепки льна, Пелагея явилась грязной, немытой. Инотарьев был не первый жених, сватавшийся к Пелагее. Дома о ее замужестве и слышать не хотели, Пелагея считалась завидной невестой, потому и накопила много женихов. Один сватался — родители наотрез отказали. За которого не хотела идти, тот нравился матери. Но девичьи думы изменчивы: увидев Инотарьева, Пелагея подумала: «С радостью пошла бы за него», да подруги пугали: «Жизнь с ним загубишь. Он словно отец — лютый, суровый».
Так или иначе, но после инотарьевского сватовства Пелагея чаще садилась у окна и смотрела в сторону Заречицы. Видя из избы безлюдную дорогу, она опускала глаза. Часто с ней рядом усаживался ее дедушка. Перебирая редкие пряди его волос, она ждала инотарьевских сватов. В доме никто этого не подозревал. Дедушку, друга Пелагеи, совсем не интересовали ее сердечные дела. Он любил больше, когда она ноготками царапала ему голову, а он, растянувшись на лавке, покрякивал от удовольствия.
— Почему ты, дедушка, любишь, штоб я у тебя скрытые ранки искала? — спросила его раз Пелагея.
— Медведь меня, милая, к тому понудил. Шел я, моя болезная, с приятелем за лосем, а он, озорник, отвел нас в сторону и натолкнул на медвежью берлогу. Подняли мы друга лохматого. Я в него стрелял, да заряд у меня слаб был. Он, милая моя, и накрыл меня. Приятель-то мой испугался, убег, а я с медведем в поединке сошелся. Здоров, леший, оказался, подломил меня. Думал, смерть пришла, а он мне только голову сцарапал. Я притворился, вроде к богу, на небо, подался, не дышу. Медведь завалил меня вершинником. Уходил было, да не один раз возвращался посмотреть: не шевелюсь ли? И кажный заход подбрасывал валежничек. И когда почел меня мертвым, покинул. А в это время товарищ прибег в деревню… Нашли меня. Думали — не заживет голова-то. Долго я тогда пролежал. И теперь еще нет-нет да и заболит головушка-то.
