— Не было, — кивнула Нелл. Она выглядела слегка растерянной. — С нами же учились мальчишки.
Мэй улыбнулась своей открытой, широкой улыбкой. Она переполнилась счастьем, которое, казалось, вот-вот перельется через край. Ей хотелось снова поцеловать Нелл. Хотелось знать о ней все — о ее семье, доме, работе, впитать все эти знания до последней крупицы и присвоить. Хотелось трогать Нелл и выяснять, что надето у нее под неряшливой синей курткой — явно не корсет и не лифчик, но что? Рубашка? Майка?
— Квакеры говорят, любая жизнь священна, — вместо этого произнесла она, дотянулась до губ Нелл и коснулась их. Нелл вздрогнула. — Даже эта, — очень нежно добавила Мэй. — Даже такая.
После ухода Нелл Мэй сошла вниз. Ее мать сидела у камина и читала «Дейли геральд». Услышав шаги дочери, она подняла голову.
— Мне нравится твоя подруга, — сообщила она.
— Мне тоже, — отозвалась Мэй, подошла и прислонилась к креслу матери. Мать обняла ее одной рукой.
— Моя малышка взрослеет, — сказала она, из чего Мэй сделала вывод, что мать прекрасно представляет себе, что случилось наверху, и даже не думает осуждать ее. — Только будь осторожна, ладно?
— Я всегда осторожна, — ответила давней шуткой Мэй: среди многочисленных свойств ее характера осторожность не значилась.
Мать рассмеялась.
— Не обижай ее, — сказала она, и это прозвучало неожиданно: разве маме не следовало беспокоиться, как бы не обидели саму Мэй? — Не похожа она на по-житейски опытную особу, — продолжала мама, чем еще сильнее удивила Мэй, ведь Нелл, как-никак, бросила школу, нашла работу, участвовала в маршах вместе с суфражистками, с тростью в руках нападала на полицейских. Мэй казалось, что житейской мудрости и опыта у Нелл гораздо больше, чем у нее самой. — С таким ребенком, как она…
— Нелл не ребенок, — возразила Мэй. — Ей пятнадцать.
Мать улыбнулась и поцеловала ее.
— Приятно видеть тебя такой счастливой, — сказала она. — Просто… знаешь, твоя власть над ней очень велика. Думай о том, как пользуешься ею. На девочку, которая видела от жизни много хорошего, она не похожа, вот и все.
Тедди больше не упоминал о предстоящих событиях у Букингемского дворца. Может, надеялся, что мало-помалу о них забудут, и за последние две недели Ивлин не раз ловила себя на мысли, что он, пожалуй, прав. Тогда она решительно говорила себе, что это трусость. Другие женщины идут в тюрьму за убеждения. Морят себя голодом. А если им под силу такое, то Ивлин и подавно сможет пройтись маршем по улице.
