— Угум. К нам… да скорее с симпатией, но прослеживается, знаешь ли, этакая высокомерная нотка.
— Даже так? — проснулся Мишка и почесал нос, — Сможешь оформить свои соображения и чуйки в нечто удобоваримое?
— Хм… не быстро, — соглашаюсь нехотя, — Вчерне, так за два-три набросаю, а чистовик скоро не обещаю. Сам знаешь, сколько на мне висит.
— Хоть так! Будем хотя бы видеть, как ситуацию корректировать.
— И нужно ли вообще её корректировать… — пробормотал я.
— А?!
— Нет, правда, — откидываюсь назад, полуприкрыв глаза, — Высокомерие, оно в статьях и правда есть. Но такое, знаешь ли… сентиментальное, родственное почти. По крайней мере — пока.
— Братские чувства? — моментально сообразил Мишка.
— Они! Образ безусловно младшего, но всё-таки брата… как?
Хмыкнув озадаченно, он не стал отвечать, отобрав у меня прочитанную прессу и наливая себе кофе. Перелистав газету, наткнулся на заметку о моей скульптуре, и поднял глаза.
— В переулке? Лучше места для скульптуры не смог найти?
— Лучше и не бывает! — отвечаю с уверенностью, которую не вполне чувствую.
— Пятнадцать тыщ народу за вчера только, чуть не подавились! — потряс он газетой.
— Значить, работает!
— Н-да?
— Пф-ф… Миша, ну ты вот тактик и стратег, и в шахматы уже немногим хуже меня, а… ладно! Концепция продумана от и до!
— В проулке?!
— В нём! Несколько дней народ будет давиться анчоусами в банке, создавая заодно ажиотаж. Создадут-создадут! Народищу в Париже много, хоть один из тыщи, а приедет, и што он увидит? Давку! Ажиотаж! Значит, не зря ехал, можно… и нужно рассказать. Хорошо ли плохо… но разговоров будет много!
— О как…
— Угум. Потом, как бы уступая давлению общественности, я разрешу… разрешу, понимаешь? Перенести… временно, из проулка — на один из проспектов Бельвиля.
— С условием! — подымаю палец, акцентируя внимание, — Вернуть по окончанию Выставки скульптуру на прежнее место.
— Подарить задумал? — прищурился брат, — Не жалко?
— Нет на полтора вопроса! Подарить — да, но не Ришарам, а кварталу Бельвиль. И непременно с условием, што висеть скульптура будет над мастерской Ришаров, а буде та закроется, то над мастерской лучших медников-жестянщиков Бельвиля.
— Мудрёно, — протянул он с нотками сомнения.
— Миш-ша… — качаю головой, — всем-то ты хорош, но вот ей-ей — выспаться тебе пора! Я же кварталу не просто скульптуру, я ему Историю дарю! Городскую легенду!
— Н-да… а пожалуй, — согласился он наконец, взяв паузу на раздумье, — красивая долгоиграющая легенда, и в рабочем квартале Парижа ты уже желанный гость. А через тебя и мы… так? Дай-то Бог…
