Показывая пример молодым, он ступил на шаткую доску, и пересёк её, подобно гордому льву — на четвереньках.
— Давай, радимыя! — подбодрил он мужиков уже на той стороне, — Не робей! Сверзишься, так в воду, а тама, глядишь, и подберут! Я чай, не утопнешь!
— Да зачем енто, Серафимушка?! — заскулил земляк, — Всю жизнь на землице плотно стояли, на ногах…
— Никшни! Я тебе, Семён, покудова мы на курсах, так господин сержант, внял!? А насчёт зачем, так енто поумней тебя люди придумывали, сам Егор Кузьмич, так-то!
— Ну раз сам… — прерывисто вздохнул Семён, и встав на четвереньки, шустро прополз по доске, не переча авторитету земляка и благодетеля.
— Ф-фух… — шумно выдохнул он на той стороне площадки, отжимая разом взмокшую бороду, — мы када на желтовских в позатом годе втроём нарвались, и то не так страшно было!
— Как жа, помню… да мне зубы-то не заговаривай! — спохватился Серафим, — Давай-ка вниз!
Выдохнув несколько раз, Семён поправил винтовку и ранец, после чего принялся аккуратно сползать с площадки, нащупывая ногой перекладины. Распластавшись на досках всем телом, он медлил, опасаясь сверзится вниз, и потому даже не спускался, а скорее сползал огромной милитаризованной медузой. Вцепившись наконец в перекладину руками, мужик шумно выдохнул, и пополз вниз уже шустрее, без прежней опаски.
— Давай, радимыя! — подбадривал тем временем Серафим своих подопечных, — Устин! Я те устрою… живо давай! Если мне за тобой придётся взад переходить, я-то перейду, а ты у меня перебежишь! Ну!
Спровадив наконец последнего вниз, и готовый в любой момент подхватить того за шиворот, он наконец и сам спустился, тихохонько матеряся под нос.
— Да ёб твою… прости, Господи! Сам же… ф-фу…
Спустившись, Серафим отряхнулся без нужды, желая скорее потянуть время для восстановления душевного равновесия, и тут же зорко прищурился. Он не столько искал недостатки, сколько пужал мужиков — дескать, бдю!
— Ну, християне, за мной! — и потрусил вперёд, показывая пример. Бег по полю, изрытому ямами и яминами, он так и ничево, привышен. Тута главное што? В оба-два глядеть под ноги да по сторонам, да понимание иметь, куда ступать! Чай, не горожане, непривышные к бездорожью да буеракам.
— Давай… — отстал он, ловя хвост жидкой, тяжело пыхтящей колонны, — Устин! Да ёб твою мать! Черепахер на сносях, прости Господи!
Запыхтев махорошно, Устин прибавил шагу, потому как за господином сержантом не пропадёт! Руки не распускает, этова нет, а придумать такое могёт, што лучше бы и в морду!
