— Меняйся или оставайся, но ты тот, без кого мне больно, тот, с кем я счастлива, ты мой мир, Самаэль. Скоро Мать заберет всю мою силу, я не знаю, что будет со мной. Примешь ли ты меня?
— Давно принял, свет мой. — Он целовал ей руки. — Я приму тебя любой, земной и смертной, сильной и слабой. Только люби меня.
— Это так легко выполнить, так легко. — Сердце заходилось от счастья, от невероятного счастья, она хватала ртом воздух, обнимала его, целовала и давала целовать себя. И вскоре радость от встречи сменилась уверенностью, что это он, настоящий, и тогда ее накрыло желание, такое сильное, болезненное, что она испугалась.
Он, почувствовав ее так легко, как будто это было его желание, поднял ее на руки и понес прочь от проклятого зеркала в спальню.
Самаэль нес ее и не верил, что не только снова стал собой, но и держит на руках ту, которую так желал любить все это время. Настя была такой легкой… Она так быстро сгорит… Он прогнал горечь из сердца и улыбнулся.
— Анастасия…
Он поставил ее на ноги рядом с кроватью и обошел вокруг, разглядывая. Она дрожала от желания и страха, и он был благодарен ей за оба чувства.
Снять с Насти платье было минутным делом, но он томительно растягивал каждое мгновение: ладони легли на ее хрупкие плечи, погладили их, зацепив за самый край ткани, он медленно, невыносимо медленно спустил с плеч верх платья. Оно соскользнуло с них, но ниже не пошло. Сначала она поежилась от прохлады, но тут же плеч коснулось его горячее дыхание, и мгновение спустя он поставил на одном из них клеймо своего поцелуя.
Пальцы медленно прошлись по ее голове, так что от удовольствия волна мурашек хлынула с шеи на плечи и спину. Настя слегка повела плечами, когда Самаэль поднял ее тяжелые волосы. Жар его дыхания приласкал шею, и каждый волосок на коже, казалось, потянулся к нему. Горло перехватило от возбуждения. Но он не торопился. Подушечками пальцев провел еще раз по плечу. Поцеловал шею, между лопатками, а заодно потянул вниз платье, обнажая спину. Поцелуи спускались все ниже, к пояснице, где удовольствие так велико, что спина мягкой волной изгибается в лукавом побеге лишь для того, чтобы его руки обняли крепче. Ей хотелось развернуться, сорвать с него одежду, прервать эту дразнящую игру.
Он почувствовал это.
— Не вздумай, смертная. Ты моя, и я хочу тебя так, как представлял все это время.
Пальцы с талии спустились вперед, к животу. Удовольствие от его прикосновений было болезненным. Оно было практически болью: острой и растущей, но такой приятной, что Настя едва сдерживалась, чтобы не застонать. Что будет? Что будет, если…
