– Простите…
Тильда поправила аккуратное синее платье: накрахмаленное, с пышным белым воротником и рукавами-фонариками. Светлые локоны непослушно выбились из прически, но девушка не спешила их прикалывать, просто заправила за ухо.
– Позор на мою голову. Кто тебя к нам подкинул? Неблагодарная девчонка… я ведь как лучше хочу, чтобы ты успешно вышла замуж, чтобы соседям не стыдно было рассказать о тебе. А ты что? В книгах своих да мечтах. И хватит есть, Жанна тебе слишком много положила, в платье не влезешь!
Женщина ударила ее по рукам, отобрала ложку, кинула ее в суп. Брызги разлетелись на кипенно-белую скатерть, испачкав ее, от этого мать разозлилась еще больше.
– Ты точно меня хочешь в могилу свести, желаешь смерти, чтобы я побыстрее тебя оставила! Чего молчишь? Да-да, опускай голову.
Женщина заскрежетала зубами. Ее раздражали тихие всхлипы дочери. Она наорала на прислугу, причитала и причитала, упрекала Тильду в неаккуратности, невоспитанности, дурном вкусе, который, по ее мнению, только делал Тильду более уродливой и подчеркивал недостатки, которые мать не упустила возможности перечислить. Слишком курносый нос, волосы излишне пушистые, широкие бедра, которые так не подходили ее талии, пальцы, на которые, по ее мнению, не налезет ни одно обручальное кольцо.
– Устала я от тебя… Иди занимайся фортепиано. На вечере у Гилбертов ты должна будешь произвести впечатление. Их сын достаточно обеспечен, чтобы ты не продолжала сидеть у меня на шее.
Тильда послушно встала, попросила прощения за свое поведение, после чего ушла в свою комнату, где подняла крышку фортепиано. Черное, новое. Его гладкая поверхность так блестела, что в ней можно было увидеть собственное отражение. Но смотреть не хотелось. На что? На раскрасневшееся и опухшее от слез лицо? Красные глаза и искусанные губы?
Пальцы едва слушались, поэтому девушка играла медленно, но мать не поймет, ей было неважно, что и как, главное – не ударить лицом в грязь перед новыми знакомыми. Слезы застилали глаза, и после завершения мелодии она застыла, погружаясь в собственное одиночество. Смотрела в одну точку и ничего не различала… Лишь пустота и давящая тишина. Всхлипнула, вновь начала кусать губы, зная, что завтра ее отругают за это, но не могла совладать с нервами.
«Убогая, ненужная…» – так звучал ее кошмар, который продолжался почти ежедневно. Тильда тонула в нем, захлебывалась, старалась выбраться, привыкнуть, но выбора уже не было: еще немного, и она станет совсем сломанной, по-настоящему «никакой», зато удобной.
