(сделанное Им)
хорошо, но с тех пор вон еще сколько дней прошло, надо бы проверить, действительно ли все так же хорошо…
Герман посылал скорее разочаровывающие донесения. Но при этом, в отличие от классических разведчиков, он очень хотел, чтобы с результатами его наблюдений ознакомились и сами их объекты. Однако, увы, его фильмы не для массового зрителя, хотя режиссер никогда не стремился заниматься «параллельным кино». Не раз об этом говорил. Например, в одном из интервью: «Пока мы не будем делать кино, которое интересно тете Мане, дяде Васе и дяде Изе, никакого нашего кино не будет. А когда меня упрекают, что я и сам не снимал зрительское кино, я говорю: “Я ошибался. Я делал элитарное кино от неумения. Никогда я не ставил цели делать кино для узкого круга”. Мы можем упрекать американцев, китайцев, кого угодно. Но кино должно быть кому-то интересно».
И все же глубина и «художественность» обратно пропорциональны этой самой массовости.
Вот что говорит классик анимации Юрий Норштейн:
«Нужно осознать, насколько обществу необходимо его кино. Хотя бы малой части общества, потому что с малого начинают расходиться круги на всю огромную аудиторию. Мы вообще не знаем, где, в какой момент нас искусство подхватывает. Когда и как на нас действует. И по каким “территориям” разлились реки его кинематографа, никто не может точно сказать.
Но даже если в нас попадет небольшая часть сердечности, чувственности кино Германа, этого уже достаточно для того, чтобы мы могли понимать, где правда, где истина…
В этом смысле Герман с его абсолютным слухом к правде был уникальной фигурой в нашем кино. Правда была для него священной…»
Но и те, кто высоко ценил Германа как художника, не всегда его понимали и часто не соглашались с результатами его художественного анализа, как, впрочем, и синтеза. Иногда просто не выдерживали накала и тяжести германовского кино.
Знаю, что Сергею Юрскому стало надолго плохо физически после просмотра «Хрусталёв, машину!». Слышал, что Андрей Смирнов с Александром Сокуровым ругали «Лапшина»… чуть ли не за нарушение неких законов кинематографии. На что им Герман ответил, что они, видать, живут во времена Тредиаковского. Видел, как в неостановимых слезах выходил после просмотра «Хрусталева…» Михаил Ульянов и все повторял: «Как страшно! Неужели все так страшно?» Да и я сам не раз говорил Герману, что больше «Хрусталева…» ценю фильм «Мой друг Иван Лапшин», где среди страхов показано неминуемое приближение ужаса – и это убедительней на экране, чем сам ужас. Леша со мной ни разу не согласился и, наверно, немного обижался, впрочем, прощая за зрительский непрофессионализм.
