Что касается перестройки, тут, наверно, несмотря на многое сделанное, не хватило исторического времени – ввиду того же удавшегося ускорения.
А как получилось с гласностью, помнят все, кто ночи напролет смотрел съезды народных депутатов. (Кто не помнит, знайте: почти вся политика страны делалась на глазах телезрителей, то есть народа, если исходить из того, что он все-таки еще был, сохранился каким-то сказочным образом после всех революций, репрессий и войн.)
И была другая составляющая удавшейся гласности, – связанная со снятыми с полок фильмами, с новым талантливым и свободным телевидением, с вышедшими из андеграунда музыкантами и поэтами, с литературными публикациями всего запрещенного при советской власти, за одно чтение чего (даже за Цветаеву!) люди мотали сроки…
Вообще это было самое интересное и счастливое время для художников (в широком смысле слова), журналистов, редакторов…
…Когда в начале 1988-го я пришел в коротичевский «Огонёк», процесс уже пошел. Имеется в виду процесс возвращения в литературу запрещенных имен и произведений. Но его надо было углубить. Понятно, что слова «процесс пошел» и «углубить» звучали тогда исключительно в горбачевской транскрипции и с его же ударением.
Еще до моего прихода в «Огонёк» в качестве завотделом литературы в этом внезапно переродившемся после многолетнего царствования монстра-антисемита Софронова журнале была опубликована первая в СССР статья о Николае Гумилеве. Причем автором ее неожиданно оказался вовсе не поэт и не литературовед – а Николай Карпов, Герой Советского Союза и тогда один из писательских начальников. Значит, ветер дул не с запада и не с востока, а сверху.
Тем не менее даже при благоприятном атмосферном давлении пробивать каждое новое (а в основном – хорошо забитое старое) имя надо было снизу. В этом низу, но около дверцы из подпола (или подполья?) мне и посчастливилось оказаться.
Первая моя история «пробивания» запрещенного связана с именем Саши Соколова, жившего в то время в Канаде сына советского дипломата. Прозу Саши Соколова хвалил Набоков, а я полюбил его «Школу для дураков» и «Между собакой и волком», которые были изданы американским «Ардисом» и просочились в Москву. Когда я предложил Коротичу опубликовать отрывок из «Школы для дураков», Виталий Алексеевич сказал: «Надо идти к Солодину и обаять его». Солодин был тогда главным цензором страны и без его санкции публиковать «эмигранта Соколова» (хотя какой он эмигрант, если и родился в Канаде?) было невозможно. Это понятно. Куда непонятнее было, как его, цензора, обаять.
