В итоге Рандольф решил прервать семейную традицию и остановил свой выбор на другой престижной школе – Хэрроу. От Итона она отличалась меньшими академическими требованиями и большей ориентированностью на подготовку учеников к военной карьере. А учитывая слабые школьные успехи сына и его любовь к оловянным солдатикам, Рэндольф благоразумно решил, что это самый подходящий для него путь.
Вступительные экзамены Уинстон Черчилль сдал слабо, что и сам признавал. «Я бы предпочел, чтобы меня погоняли по истории, поэзии, усадили за написание эссе, – говорил он. – Экзаменаторы же ставили превыше всего латынь и математику. А решали-то все они. И по этим двум предметам они всегда задавали такие вопросы, на которые я не мог придумать удовлетворительного ответа». Но директор Хэрроу, доктор Уэлдон, побеседовав с ним, пришел к выводу, что, несмотря на провальные результаты экзаменов, мальчик вовсе не глуп и достаточно образован, чтобы быть принятым в их школу. Пожалуй, он был первым человеком в жизни Черчилля, кто оценил его по достоинству, за что тот всю жизнь вспоминал его с благодарностью и уважением.
Но поскольку знания Уинстона все же оставляли желать лучшего, он был зачислен в самую слабую группу, с самой простой программой, что, по его мнению, стало одной из главных удач в его жизни. «Застряв на низшей ступени, я получил громадное преимущество перед умниками, – писал он впоследствии. – Они все продолжали постигать латынь, греческий и прочие такие же прекрасные вещи. А меня учили английскому языку, ведь такие тупицы только и могут освоить что английский язык. Мистер Сомервелл – прекраснейший человек, которому я многим обязан – был поставлен учить слабоумных самому презренному делу, а именно писать по-английски – не более того. Он это умел. Он преподавал, как никто другой. Мы не только учились доскональному грамматическому разбору, мы постоянно занимались анализом английского языка… Я постиг самую суть обычной британской фразы, а это дорогого стоит. И когда позже моим однокашникам, понабиравшим призов и наград за переводы прелестных латинских стихов и лаконичных греческих эпиграмм, пришлось вернуться к обычной английской прозе, чтобы зарабатывать на жизнь или делать карьеру, я никоим образом не чувствовал себя в невыгодном положении. Естественно, я держу сторону мальчиков, которые учат английский язык. Я бы всех мальчиков заставил учить английский язык, а потом пусть те, что поумнее, вознаградят себя латынью и угостятся греческим. И единственное, за что я бы их порол, – это за незнание английского. И порол бы нещадно».
