– Лем… – начинал я.
– Что такое, Женя? – спрашивал Лем. Но я тут же затыкался.
Наконец, я сильно соскучился по Сигите. Пора было поговорить. Она сидела на постели, в той же позе, что я ее оставил. Напротив нее на стуле сидел Доктор Актер. Вид у него был скорбный, сочувственный.
– Доброе утро, Док, – сказал я.
– Добрый день, – ответил он и ушел в свою комнату.
Мы немного помолчали.
– Илья, – начала Сигита, – считает, что ты поступил очень жестоко. Нельзя было рассказывать.
– Доктор Актер, – поправил я. – Не надо называть его Ильей. Илья – так зовут твоего ухажера, усатого пидора. Черта, которому я поправил лицо, но недостаточно, похоже. Похоже. Надо бы еще поправить.
– Не надо кричать, – сказала она.
С моей стороны это была месть или не месть, подумал я: что у меня было с Пьяницей?
– Зато мы с ним не переспали, – вот что ответила Сигита и отвернулась.
Я все еще стоял перед ней. Ждал решения. Мне уже было плевать, переспали они или нет, хотелось выпить еще.
– Нет, я не уйду от тебя, – сказала моя девушка.
Она разочаровала меня, она меня обрадовала.
Весну и лето пережили размеренно, я немного снимался, немного подрабатывал курьером, написал легкую повесть «Третья штанина» (ее скоро опубликуют в журнале «Нева») и пару рассказов. Больше ничего не произошло, не считая того, что я пробовал поступить на режиссерский факультет, где режиссер Масленников (автор культового «Шерлока Холмса») и его коллеги хвалили мою работу, но на собеседовании сказали, что лучше мне быть писателем, потому что я ничего не понимаю в визуальном искусстве.
Ничего не случилось за лето, можно так сказать, не считая этого провала и одного случая – маленького приключения, начавшегося на следующий день после моего дня рождения.
Сигита уехала к маме, а мы с Михаилом Енотовым уже опохмелились, прикупили несколько баллонов «Липтон Айс Ти Жигулевского» и вышли покурить на лестничной площадке.
Там мы встретили калмыка в два метра ростом и с широченными плечами. Лицо у него было совершенно доброе и даже блаженное, одет он был в кожаную косуху, под которой была тонкая рубашка, сквозь которую просвечивали мускулы, и узкие синие джинсы. Он стоял там один, в алкогольном или наркотическом ступоре, и мычал в стену из Цоя:
– Я из тех, кто каждый раз уходит прочь из дома около семи утра…
– О, привет, – сказал я, так как был в этом похмельном состоянии открытого разума. – Похоже, тебе надо немного старого доброго пенного пивка.
Вдруг калмык очухался, завертел головой, как будто услышал шум разрывающейся гранаты, и резко спросил:
