Под стеклянным колпаком | страница 4
— Но ведь попытки в этом роде были. И в той же Америке. Икария и другие колонии с коммунистическим строем. У нас в России толстовцы. Все это жалкие попытки, кончающиеся обыкновенно развалом общин.
— А знаете почему? Все эти люди — или, как толстовцы и другие сектанты, фанатики маленькой узкой идеи, или понимают коммуну в смысле трудовой общины с ограничением до минимума своих потребностей. Равенство людей вовсе не значит принижение всех до уровня жизни рабочего, лишенного культурных потребностей и возможности их удовлетворить. Насильственно опрощать людей… Это значит создавать из жизни аскетический подвиг, монастырь. Напротив, надо устроиться так, чтобы вся новая колония пользовалась всем, что только ни придумало человечество для удобства, роскоши и наслаждения. Техника дает человеку в руки орудие колоссального могущества. Человек с каждым днем побеждает стихийную природу и скоро сделается ее владыкой. Задача новой колонии не обращать всех в пролетариев, дуреющих за работой, а в людей, пользующихся роскошью жизни, доступной теперь лишь богатым.
— Не понимаю, как этого можно достигнуть?
— Прежде всего, грандиозными техническими сооружениями, которые подчинили бы нам совершенно природу и физический труд человека заменили бы трудом механическим, усовершенствованными машинами.
— Откуда же вы возьмете огромный основной капитал? Тут миллионы нужны, сотни миллионов.
Иванов громко рассмеялся.
— Скажите проще: миллиарды!
Вдруг Воскобойников вскочил, беспокойно забегал по комнате. За голову хватается. Ожившее было лицо вновь застыло маской холодного отчаяния, из широко раскрытых глаз опять выглянул безнадежный ужас.
— Что с вами?
— Я — подлец, я — низкий негодяй! Омерзительный эгоист! Сижу здесь в тепле, пью, ем… Как у меня, проклятого, кусок в горле не остановился?! Как я смел это делать! И еще болтаю с вами о каких-то глупых фантазиях, о миллиардах, и это в то время, когда у меня жена с ребенком третий день голодают, и я даже не знаю, живы ли они!
Иванов спокойным жестом протянул руку к кнопке звонка.
— Принесите бумагу и конверт, — обратился он к вошедшему лакею, — и приведите посыльного.
— Ну-с, — заговорил он вновь, когда приказание было исполнено, — садитесь и пишите жене, успокойте ее, а мне позвольте вложить в конверт вот эту малость.
Иванов протянул две двадцатипятирублевые бумажки.
Все это случилось так неожиданно, так непохоже на обычный ход жизни Воскобойникова, что у него закружилась голова, как-то странно спутались мысли. Он отдался подхватившему его течению и исполнил приказание.
