Под стеклянным колпаком | страница 2
Явилась цель, явились проблески энергии и твердой окрепшей походкой двинулся он к берегу большой многоводной реки, прошел по гранитной набережной, свернул на мост и, остановившись посредине, стал смотреть на вздымавшиеся мутные волны, верхушки которых срывали буйные порывы ветра, брызгая сероватой пеной…
Ужасная бездна влекла к себе… Вот он уже наклонился через перила, занес ногу…
Сильная рука схватила за ворот пальто…
Обернулся, ожидая увидеть полицейский мундир и грубую усатую физиономию.
— Я давно уже слежу за вами и, к счастью, поспел вовремя.
Говоривший был крупный, высокого роста мужчина с открытым бородатым лицом, с большими ясными глазами. Голос низкий, задушевный.
— Какое вам дело? Спасать вздумали, сочувствовать? Не нуждаюсь я в вашем сочувствии! Слышите: не нуждаюсь! Убирайтесь к черту!
Но только и хватило сил на эти истеричные выкрикивания. Страшное утомление, бессонные ночи взяли свое, и только что собиравшийся прыгнуть в разъяренную реку с пятисаженной высоты медленно опустился на гранитный уступ перил, закрыл лицо руками и весь затрясся от глухих, сдерживаемых рыданий.
Спаситель ласково опустил руку на плечо.
— Успокойтесь! Пойдемте со мной куда-нибудь в тепло. Закусим, поговорим. Может быть, до чего-нибудь и дотолкуемся.
Спасенный подчинился воле незнакомого человека и, весь ослабевший духовно и физически, побрел следом за ним.
Вернулись они в тот же маленький ресторан и прошли по коридору, пропитанному кухонной вонью, в отдельный кабинет.
Подали водку, закуску.
Большой бородатый мужчина ни о чем не расспрашивал оборванца, пока тот не насытился и не закурил папиросу.
— Я вижу, что вы мало пьете. Какое несчастье довело вас до такого положения, до мысли о самоубийстве?
Яркий свет электрических лампочек, тепло, ощущение сытости и доброе лицо собеседника вызвали на откровенность.
Стал рассказывать о себе. Знакомая история русского интеллигента. По каким-то обстоятельствам не кончил в университете. Конечно, прошел необходимый курс тюремного заключения. Женился, не имея даже определенного заработка. На что-то все надеялся. На какую-то огромную перемену не только его личной, но всей русской жизни. И, казалось, мечта эта начала осуществляться, когда забурлили суматошливые дни освободительного движения. Говорил речи на митингах, призывал к объединению рабочих и проклял буржуазию. Писал в самой крайней газете, просуществовавшей всего полтора месяца. Так и резал: «Шайка бандитов, именуемая капиталистами и поддерживаемая буржуазным правительством…» Потом началась политика успокоения. С негодованием и отчаянием увидал, что дело не в одной правительственной реакции, что первые вспышки революции уже напугали, всем хочется вернуться к объединенной, спокойной жизни, все начинают беззастенчиво праветь.
