— Вот это мы дали!
Он лихорадочно стал прибавлять температуру до приемлемой, даже в полушубке мороз крепенько так ощущался.
— Ну, Февраль, криводорогий, чтоб я ещё раз с тобой на посиделки пошел??
Полез по сугробам в соседский домик, к Деке.
Тот дрых в обнимку с позёмкой, Мороз сильно так про себя удивился:
— И чего они вчера в этих замороженных, невзрачных девицах нашли??
Порадовался про себя — он спал один, знать не совсем мозги отключились.
— Дека, Декабрь, вставай, это Ян пока может досыпать, ты смену не сдал, два дня остается на разгребание безобразий, что вчера натворили.
— А что так холодно, брр?? — открыл мутные глаза Декабрь.
— То и холодно, я спьяну морозу во всю мочь зарядил, Лют же все снегом умудрился занести, на две зимы сразу насыпало.
— Ох ты! Матушка нам устроит!
Дека увидел спящую рядом поземку, брезгливо поморщился, но, зная, какие они противные, осторожно потряс её за плечо.
Мороз неслышно вышел, пусть без него разбираются.
Минут через десять злая поземка выскочила на крыльцо, вопя во все горло:
— Идиот! Я к нему всей душой! Ща устрою!
Не глядя под ноги, ступила с крыльца и провалилась выше колена:
— Вот, гадство!
А потом ехидненько засмеялась:
— А и устраивать ничего не надо, Лютик постарался, подловил всех братцев на слабо! Хи-хи, вот пусть теперь бегают устраняют непорядки! Замээчательно!
Крутанулась — Фьить! и помелась легонечко по сугробам, уже настоящей позёмкой!
Октябрь, последние дни, Настёна.
Сколько себя помнила Настёна — она всегда была с батюшкой. Он рассказывал ей сказки, носил-баюкал на руках, когда она болела или снился плохой сон, заплетал ей косички, дул на ободранные коленки, готовил ей кашки..- батюшка был для неё всем. Она совсем не переживала и не спрашивала его про матушку — ей хватало его огромной любви. Потом появилась мачеха со смешной поначалу Марфуткой. Мачеха не обижала Настёну, но не было между ними ни любви, ни доверия, девочка все свои проблемы, радости и горести несла и говорила батюшке — знала, он поймет так, как есть, и подскажет, что лучше сделать.
Марфутка толстая, неповоротливая, какая-то рыхлая девчонка не могла составить Настёне компанию в подвижных играх, злилась, надувалась как пузырь и ныла по любому мельчайшему поводу: не доспала, переспала, недоела, переела — постоянно. Ещё она дико завидовала Настёне, у неё совсем не росли волосы, болталась сзади жидкая косица, а у Настёны была толстая, в руку, косища.
Пыталась она дергать сестрицу за неё, да верткая Настёна не давалась, убегала от неё то на забор, то на дерево. На дереве у неё был настоящий небольшой домик, знали о нем только трое: Настёна, батюшка и конюх Илим, который нянчил ещё батюшку в свое время. Истово обожал Настену рассказывал ей все, только никогда не касался в разговоре матушки Настёны. Спросила она как-то раз его, чисто из любопытства:
