Чтобы удостовериться, что нет никакой ошибки, я позвонил лично японскому офицеру, который наотрез отказался поднимать и вести своих людей согласно приказам из его собственной штаб-квартиры. Должен признаться, что в тот момент у меня зародилось сомнение, не был ли приказ генерала Ои в значительной степени японской хитростью, рассчитанной на то, чтобы мы не принимали участия в какой-то срочной операции. Более того, я решил расстроить эту попытку исключить союзников из такого участия и отдал своим людям приказ выступать.
Около двух миль наш путь пролегал вдоль железной дороги, после чего сырая земля и боязнь сбиться с пути в темноте заставили меня вести отряд по шпалам. Пройдя примерно 1,5 мили, мы дошли до наших бронепоездов, где забрали с собой пулеметную команду, которая при необходимости должна была действовать вместе с нами, оставаться в резерве или играть роль мобилизующего фактора. Все экипажи поездов, за исключением караульных, находились на расстоянии ружейного выстрела от точки сбора и спали. Остановив своих людей, я разбудил капитана Бата, чтобы спросить, получил ли он предписания относительно участия в предстоящем бою. Он сообщил, что получил телефонное сообщение от генерала Ои (через майора Пишона), которое так и не смог разобрать, и попросил повторить его. Вслед за этим ему передали сообщение, смысл которого сводился к тому, что бой начнется в три часа утра, но ни британские бронепоезда, ни британские войска не будут допущены к участию в предстоящей схватке. Увидев это сообщение, я начал понимать, почему приказ о предстоящей операции был передан мне слишком поздно, и я не смог встретиться с полковником Инагаки, и почему части под моим командованием отказались выполнять приказ выступить вместе со мной. Предписания, полученные капитаном Батом, стали ответом на эту загадку. Я отдал ему приказ наблюдать за происходящим и при необходимости двигаться вперед, чтобы поддержать любые из частей союзников, которые могут оказаться в трудной ситуации. В противном случае он должен подчиняться приказам генерала Ои. Эти обязанности он и выполнил, к полному удовлетворению командующих французскими и чешскими отрядами.
Обеспечив свой тыл, я приказал людям из 25-го полка идти вперед друг за другом по обеим сторонам железной дороги в направлении назначенного пункта сбора. На часах было уже 3:25, и слабый свет нарождающегося дня позволял различать движущиеся объекты на расстоянии 400 ярдов. Вернувшийся разведчик сообщил о присутствии кавалерии слева от нас, но утренняя мгла не позволяла различить, чья это кавалерия, дружественная или вражеская. Я отвел своих людей в противоположную сторону от железнодорожной насыпи и подготовился встретить атаку. Потом я отправил своего офицера связи, полковника Франка, вперед, чтобы выяснить численность и принадлежность кавалерии. Он быстро вернулся с информацией, что кавалерия японская и движется она на позицию слева от нас. Перестроив своих людей, я двинулся в направлении предписанной мне позиции с опозданием в девяносто минут. Остановив солдат, я осмотрел местность, но не увидел на месте нашего сбора никаких признаков войск полковника Инагаки или каких-либо других отрядов. Стоя на линии, я заметил первый бронепоезд противника примерно в 400 ярдах впереди нас. Его аванпост подал сигнал тревоги. До сих пор не было сделано ни одного выстрела, но я отдал приказ заряжать. В этот момент случился инцидент, положивший конец молчаливому наступлению атакующей армии. Во время зарядки одно ружье случайно выстрелило. Солдат, с которым это приключилось, стоял как раз позади меня, и я приказал капитану Брауни разобраться и доложить. В это время ружье выстрелило снова, что спасло солдата от наказания, но послужило сигналом к началу боя. Вдали появилось облако белого дыма, и в следующее мгновение над нашими головами просвистел 5-дюймовый снаряд. Из кустов и зарослей кукурузы показались люди, и я спешился. Взяв у своего ординарца винтовку, я пошел вперед.
