Что учиться мы желаем,
Школы новые нужны!
Тут в стенограмме к оживлению прибавлялся ещё смех и аплодисменты. А сатира шла по нарастающей.
Но кто же и каким образом сочинял эти приветствия? Ведал сим делом ЦК ВЛКСМ, его отдел пропаганды, и самое здесь интересное, что попасть в сочинители такого заказа было знаком большого доверия, и вокруг него начинались интриги, борьба за своего протеже и т. д. Поселяли поэта в доме отдыха ЦК, кормили, поили и «работали» — то есть они давали темы, установки, а он писал, они читали, делали замечания, а он исправлял; стихи подымались всё выше и выше на утверждение. Главным же было то, что написание пионерских задорных текстов к очередному съезду партии ложилось не последней, хотя и негласной, строкой в биографию поэта, от рабоче-крестьянского происхождения и до отсутствия родственников за границей.
***
Удивительная — и уходящая — фигура редактор. В советском варианте это и руководитель крупнейшего издательства, и мелкий клерк, сидящий на письмах, все они, как в армии от маршала до рядового солдаты, — редакторы!
От многих, часто суровых, уроков у них была неистребляемая привычка к правке текстов. Совершенно напрасно в своих жалобах-воспоминаниях советские писатели, прошедшие через редактуру, сводят правку к идеологической, политической, цензурной. Я знал опытных редакторов, которым вид чистой, неправленой авторской страницы был нестерпим, ведь чем более было исправлений, тем лучше поработал редактор. Они заменяли «двигался» на «направлялся», «лень» на «праздность», делая это, казалось бы, бессмысленно и бескорыстно. Но в деятельности редактора содержались большие возможности для самоутверждения, недаром большинство редакторов, зачастую тайно, принадлежали к сочинителям.
Пишущий был беспредельно зависим от редактора. Но и власть зависела от главного редактора, потому что, несмотря на цензуру, КГБ, доносительство и непременную партийную ответственность, он мог-таки завернуть одно и, пусть с потерями и сложностями, напечатать другое. Какими бы замечательными редакторами ни были Некрасов, Катков, Краевский, Суворин, Горький, Аверченко, — подобие зависимости литератора от них, как от Твардовского, немыслимо! Ведь шестидесятники вспоминают о Твардовском-редакторе, как о полубоге. Они знали, что если он не напечатает, не напечатает никто. Можно ли представить себе Тургенева, Чехова, Бунина, даже писателей первых советских лет, в роли всецело зависящего от воли редактора Астафьева, Трифонова, Шукшина! Выйти из этой зависимости мог лишь тот, кто начинал печатать за границей нецензурные сочинения, но то уже был переход в иную плоскость существования.
