Несколько пассажиров с громадными мешками бросились к самолету.
Я поднялся последним, попрощался со всеми, кто остался в машине, сказал: «До свидания, спасибо, может, увидимся», — хотя, сколько бы раз ни произносил эту фразу в разных концах земли, увидеться ни с кем так пока и не довелось.
Самолет круто, со скрежетом полез в небо.
Я написал записку пилотам: «На борту вашего самолета находится срочный газетный материал для «Комсомолки» о спасении хлеба во время пожара. Просьба связаться с Саратовским аэропортом и забронировать место на ближайший после нашего приземления московский рейс…»
Через две минуты темно-зеленая дверца распахнулась. Первый пилот, не вставая с сиденья, по-птичьи нагнул голову к правой руке, посмотрел вниз, в салон, и кивком пригласил меня к себе.
Он прокричал на ухо:
— Мы связывались с портом. На Москву есть только один рейс. К нему не успеваем. Следующий завтра!
— Что будем делать? — закричал я громко и озабоченно. Теперь уже оба пилота, молодые парни, были причастны к проблеме доставки материала в редакцию.
— Надо идти напрямую, через лиманы, — сказал первый.
— Так пошли, — закричал я, — пошли через лиманы!
— Мы не можем без разрешения!
— Давайте попросим разрешения. Объясним, в чем дело.
— Я объяснял, — сказал первый. — Попробую снова.
— А что там произошло? — спросил второй.
— Горел хлеб, не дали сгореть, погасили. Шофер на машине пламя бил, — сказал я.
— А парень не пострадал?
— Нет. Немного обжег руки. На машине сгорела краска. Еще секунда, и машина могла бы взорваться, — сказал я. — Он вогнал ее в озеро.
— Разрешили! — закричал первый, стягивая наушники. — Идем напрямую.
— Можем не успеть и напрямую, — сказал второй, — плохой ветер.
Шли сквозь плотный, как вода, воздух.
— Нас не пускает ветер, — сказал первый.
Внизу блестели волжские лиманы.
— Пережигаем норму горючего, — сказал второй, совсем мальчишка. И добавил: — Ничего себе, в озеро!
— Вон аэродром, — повернулся ко мне первый и приподнялся на сиденье. Под красными от вечернего солнца тучами в сизом мареве виднелись светлые квадраты и линии посадочных полос.
— Вижу. Осталось четыре минуты.
Первый связался с землей:
— Подходим. Видим московский рейсовый.
— Посадку разрешаю, — ответили с земли, — поторопитесь.
— Машина зависает на ветру, — сказал второй.
— Подруливайте прямо к московскому, — сказали с земли.
— Мы висим на лобовом ветре! — прокричал первый.
«Осталась минута, — сказал я про себя. — Обидно».
Внизу, у московского, уже не было ни души, но трап еще не убирали. Тогда первый пилот со злостью бросил самолет в крен, лег на правое крыло, затем на левое, снова на правое; мы выскальзывали из-под горизонтальных ударов закатного степного ветра, и наконец земля мелькнула за фонарем, как чье-то сердитое лицо, и мы помчались по жестким плитам аэродрома к большому белому «АНу».
