Эту главу осудив, предать ее всем наказаньям!
Деций себя обрек и раздавлен был вражьей толпою;
Пусть же меня поразят оба лагеря; стрелами Рейна
Варваров орды пронзят: пролагая сквозь копья дорогу,
Смело приму на себя всей битвы кровавые раны.
Всех людей искупи, моя кровь: пусть это убийство
Тяжкую пеню сотрет, заслуженную римским развратом,
Но для чего погибать народам, податливым к игу,
Любящим жесткую власть? Меня лишь мечом поразите —
Воина призрачных прав и напрасного стража законов!
Смерть эта мир принесет, конец трудам и страданьям
Всех гесперийских племен: властителю после Катона
Незачем будет война.
(Фарсалия, 2.306–19, цит. по: Марк Анней Лукан. Фарсалия, или Поэма о гражданской войне. М., 1951)
Подобные примеры можно найти у Платона, Аристотеля, стоиков и многих других авторов: люди умирают за закон, за свою страну, за друзей и родных и даже за императора. Знаменитые слова Горация Dulce et decorum est pro patria mori – «Приятно и почетно умереть за отечество» (Оды, 3.2.13) – лишь суммируют то, что говорили и во что верили многие. Когда Каиафа говорит в синедрионе, что лучше одному человеку умереть за народ, чем позволить погибнуть всей нации (Ин 11:50), явные отзвуки этого обнаруживаются в античной языческой литературе, а не в еврейских священных писаниях, и лишь изредка встречаются в послебиблейской иудейской литературе.
Почему это важно для нас? Должны ли мы вместе с некоторыми исследователями (скажем, с великим Мартином Хенгелем, который в своей книге «Искупление» рассматривает этот вопрос куда подробнее, чем мы) думать, что все это было своеобразной подготовкой для распространения Евангелия в нееврейском мире? Должны ли мы предположить, что Маккавейские книги и другие еврейские тексты (мы рассмотрим их ниже), где речь идет о людях, отдающих жизнь за свой народ, опираются не на собственные священные писания, а заимствуют из языческих источников? Или что-то третье? И если между язычниками и евреями тут существует различие, то в чем оно заключается? Должны ли мы согласиться с теми, кто говорит, что некоторые христианские теории искупления отражают языческую кровожадность? Если это так, как нам выразить суть дела, не став при этом заложниками изменчивых критиков?
Разумеется, аналогия тут не полная. Герои, умиравшие за других в языческой литературе, умирали «благородной смертью». Ни один человек в Древнем мире не назвал бы благородной смерть на кресте. Мысль о том, что
