Поначалу ВРК возник как «штаб военно-революционной обороны». 9 октября 1917 г. Исполком Петросовета поручил отработать проект такого штаба Садовскому, Лазимиру, Балашову.
И октября коллегия Военного отдела Исполкома Петросовета обсудила проект.
12 октября проект был принят, а «штаб военно-революционной обороны» переименован в ВРК.
Вечером 13 октября на заседании Солдатской секции Исполкома Петросовета (фактически она стояла во главе гарнизона) проект создания ВРК был принят 283 голосами (против — 1 при 23 воздержавшихся). Это вызвало бурную радость Ленина.
16 октября решение Солдатской секции утвердил пленум Петросовета.
После стремительной победы революции приемная ее высшего органа пропустила многие тысячи граждан — вопросы решались самые невероятные, вплоть до бракоразводных. Работа начиналась с семи утра, когда толпа при открытии дверей буквально вламывалась в помещения, занимаемые ВРК. В три часа ночи уходил последний посетитель.
По делам же непосредственно революции ВРК заседал непрерывно. Те люди, которые вели заседания утром, к полудню уже оказывались целиком замененными и весь состав заседавших тоже был обновлен.
Протоколы ВРК сохранились лишь начиная с 29 октября 1917 г. Велись ли они раньше — спорный вопрос. Бывшая работница секретариата ВРК Е. Богораз утверждала, что начала вести протоколы с 27 октября, то есть прямо с рождения советской власти. Так или иначе, первые двое суток самой разрушительной революции в истории человечества оказались, так сказать, без письменных свидетельств.
У Григория Яковлевича Сокольникова (первородная фамилия — Брилиант) к переговорам в Брест-Литовске за плечами уместился 31 год — не возраст, а сплошная зависть: все можно и все достижимо по таким летам.
Родился Григорий Яковлевич в интеллигентной еврейской семье — отец служил врачом на железной дороге. В 1905 г. Григорий Яковлевич вступил в московскую организацию большевиков, в 1908-м — арестован; полтора года обдумывал будущее в одиночке, после чего отправлен на вечное поселение в село Рыбное на Ангаре. В этом самом Рыбном от «вечности» прихватил всего шесть недель — от тоскливого житья и вообще такого насилия над личностью сбежал за границу. В Париже оно, естественно, не в Рыбном, не на сто втором меридиане, не столь одиноко и опять-таки можно революционизировать Отечество (в этом направлении все повторяется с удивительным постоянством). Нет в нем, этом самом Отечестве, достойного движения жизни без большевиков, в бестолочи томятся люди, не ведают, кто настоящий Бог и какие за ним молитвы.
