Но не на веки вечные какая бы то ни было гроза, какое бы то ни было ненастье. Снова, ярче прежнего — после мрака, — засияет бессмертное солнце, прозванное в незапамятные времена Дажбогом, то есть дающим свет и тепло, дающим всю жизнь земную, жизнь каждого из нас. И чище прежнего — после ненастья — глянут на нас с высоты своей небеса, отражаясь в морях, озерах, реках и в очах девичьих. Легче — после грозы — дышать будем.
…Не ведал Кий, уходя со своими антами к Горам и увозя Белославу, что со временем появится у него еще одна жена — Всемила — поляночка шустрая и веселая. В ту далекую пору не в диковинку бывало подобное. Нет, не отвернется Кий от Белославы, но и Всемила при нем будет, и обе подарят ему детей — залог бессмертия плоти нашей. Всяко еще будет, но ни Кий, ни Белослава всего того грядущего еще не ведали, идя впервые вместе, одним путем, с каждым переходом все приближаясь и приближаясь к Горам.
О грядущем ведали волхвы. Они же ведали и то, что прежде бывало. Оттого, от той памяти и происходила, надо полагать, прозорливость их во времени. Но волхвы были еще далеко от Кия и Белославы, ожидая их в своих лесах и пещерах приднепровских.
Туда, к Днепру, к полям и лесам, к домам и дворам своим торопились анты, возвращаясь из похода, следуя за своим князем Кием и за княгиней его Белославой.
Возвращались и верили все до единого, от князя и княгини до бывалого гридня и простого воя, что будет им в родной земле лучше, нежели где бы то ни было. И что завтра непременно будет им лучше, нежели вчера.
Кий поглядывал в лазоревые очи юной жены своей, будто к воде ключевой припадал. И каждый раз одно только говорили ему безмолвно очи ее:
Все будет ладно.
Князь Власт со своими тысячами, отойдя после еще одного удачного набега на левый берег Истра, поставил шатры и возы неподалеку от полуземлянок славинских поселенцев — и кметам веселее вблизи своих, и тем спокойнее под близкой защитой.
Анты же, после дележа и прощального пира, уходили к себе, кто на скользкие глинистые берега Тиры, многие — на Днепр, а иные еще далее — к полуночным лесам.
Нередко, с годами все чаще, вспоминал Власт сына своего, Данелку. Тосковал. О Белославе старался не помнить, дочь — отрезанный ломоть… И еще припоминал он свои беседы с полянским князем Кием и не мог никак уразуметь, по нраву ли ему пришелся зять. В сече — не боягуз, в речи — не дурень, в дележе — честен, во пиру — весел. Чем плох? Ничего вроде. Ничем? Так ли? А тем, пожалуй, плох полянский князь, что… всем хорош! Не любил Власт таких, которые всем хороши. Каждый живой человек, по его разумению, хоть чем-нибудь ущербен должен быть. Не одним, так другим. Одни только боги без ущерба. Разумом, отнюдь не слабым, славинский князь ни в чем не мог бы попрекнуть зятя своего Кия. А гордая душа — не принимала, да и только…
