— Еще неведомо, кто в хвосте скакал, а кто в челе! — горячились отроки[21], воротившиеся вместе с Кием из первого своего похода, поначалу стоявшие поодаль, а теперь не утерпевшие.
Но старшие дружинники, к тому же распаленные выпитым, только цыкнули на них:
— Откуда здесь взялись, не было вас? Отрокам на сходке не место!
Кий был тут же, стоял около дуба, на виду у всех, рядом с упившимся до невозможности дядей Идаром. Сам он тоже не раз приложился к круговому рогу — за отца и других павших, за Горы и Днепр… Но не хмелел. Глядел сумрачно в озаренные огнями лица, слушал хриплую перебранку. Стиснув крепкие молодые зубы, молчал. «Эх, — думал, — собрать бы сотен пять — семь верных отроков, въехать верхоконно на Майдан… Враз крикуны протрезвели бы да поугомонились. И старики бы заговорили почтительнее. Сила, сила нужна! Не слепая, не шальная. Поглядеть на сходку — чем не сила? Да проку от нее… Нет, сила нужна своя, в один кулак собранная — его кулак, одному ему послушная, его разуму, его воле. А сам он только воле богов послушен будет. Пальцы — по одному — долго ли переломать? А совладай-ка с ними, когда в кулак сожмутся! Своя дружина нужна, верная, единая, княжья!»
Еще подумал. Решился. Подошел к трезвым старейшинам, царапавшим на бересте непонятные знаки. Поклонился. Попросил смиренно. Старики кивнули благосклонно. Затем обратились к сходке — запросили, каков будет ответ на просьбу Кия. Но толпа с перепою ревела невразумительно. То здесь, то там взвывали, гадая и предрекая, неистовые волхвы, еще больше будоража и без того нетрезвые головы доверчивых полян. Однако старые хитрецы под дубом будто все разбирали и понимали, что отвечала сходка, и царапали, царапали, царапали бересту острыми ножичками. После чего тихо сгинули с глаз, унеся свои берестяные полоски.
Тем, казалось, сходка и завершилась — неясно чем. А пир ночной никак не останавливался, пока последний полянин не споткнулся о вытянутые ноги другого, блаженно храпевшего под звездами, сам не вытянулся ничком — а встать было ох неохота! — и не увидел в тотчас наступившем сне то, что видел изо дня в день, из лета в лето: жирно-черную землю… теплую… готовую уродить — только кинь в нее зерна… вспоротую железной мордой наральника[22] и выползающую под ноги — пласт за пластом, пласт за пластом… Другой полянин, едва закрыв глаза, видел рыжие хвосты векшей[23] и такие же стволы сосен… Третий — серые спины сбившихся в кучу бестолковых овец… А одному приснилось небывалое: будто стал он первым кузнецом на Подоле и так разбогател, что обзавелся сразу четырьмя женами —
