Жена радовалась, давно не видавшая золота, и ласкала его и перекидывала из руки в руку, и в лукавых глазах отражались отблески родственного женщинам металла.
«Цена твоего тела»!
— Ничего ровно не случилось, все это расстроенные нервы, — уговаривал сам себя Кошелев.
Но не мог избавиться от чувства утраты чего-то.
Он делал свои обычные дела и забывал часто, особенно при успехе, и странную встречу в ресторане и продажу скелета. Но в минуты тоски и уныния овладевало им мучительное ощущение. «Скелет продан»! И он ощупывал ноги, и руки, и ребра, тихо постукивал согнутым пальцем по черепу. «Не мои кости — проданы!»
Воображение рисовало ему не агонию смерти, а то, как он, то есть не он, а его кости, будут собраны на проволоках и будет улыбаться вечной, костяной улыбкой череп, и спинной хребет поддержит железный штатив. Придет профессор, соберутся студенты с молодыми, серьезными лицами. Бледный палец со старческой кожей, изморщинившейся на мякоти, будет трогать бесстыдно обнаженные кости его, Кошелева, и сухим, деревянным голосом перечислять латинские названия.
А он будет улыбаться и живому скелету науки, и жаждущим знания молодым, сильным телам жизнерадостной молодости…
Но явилось и иное чувство — чувство какой-то обязанности. «Скелет — не мой, я должен его хранить и оберегать».
Кошелев, чего не было прежде, боялся попасть под трамвай, остерегался извозчиков и автомобилей. И когда однажды сломал руку, то поймал сам себя на нелепой мысли:
«Я испортил доверенный мне скелет!»
Внутри Кошелева поселилось что-то чужое, не «его», не ему принадлежащее, проданное в кабинете профессора, с золотыми очками, оседлавшими крупный нос, красный, бугроватый с двумя темными безднами больших, длинных ноздрей.
Положение становилось все более невыносимым и Кошелев, поправившей было свои дела, запил.
В минуту пьяной откровенности и теплой близости он сознался жене, что продал скелет.
Она на это не сказала ни слова осуждения, даже пошутила: «Когда у нас не будет денег, я продам тоже свой скелет».
Но с тех пор Кошелеву стало казаться, что жена относится к нему иначе, чего-то недоговаривает, словно даже ласкает и целует через силу.
Было ли это так на самом деле или только кошмарное представление самого Кошелева?
Но он мучился и бранил себя, что открыл роковую тайну.
Пьянство продолжалось и хмельной угар раскалял и без того пораженный болезненными фантазиями мозг.
Однажды, шатаясь, с мутными глазами, подошел он в своем обычном ресторане к двум репортерам, грустно сидевшим около выпитого маленького графина и остатков редиски на тарелках. Тяжело шлепнулся на свободный стул.
