Итак, похоже, фантастическая «Популярная мелотехника» известного итальянского писателя Томмазо Ландольфи оказалась пророческой? В новелле рассказывается, что звуки могут представлять опасность как для слушателя, так и для исполнителя, способны весить тонны, вызывать рвоту, испускать зловония и даже... разрезать человека пополам! Что же получается? Если современная массовая культура немыслима без технического оснащения, то можно ли говорить, что искусство подобно технике будет все более усложнять свои средства, отбрасывая при этом средства классиков как якобы устаревающие? Аналогия для многих из нас соблазнительная, потому что мы ведь, чего греха таить, полагаем, что именно рок-музыка, вообще авангард, говорит нам о современном то, что Бах, при всей его гениальности, сказать не мог, в силу «ограниченности» своего времени. Может быть, это так, если речь о динамизме современной жизни, стрессах, космических скоростях и т. п. атрибутах конца XX века. Однако тут, по-моему, попахивает, так сказать, временным расизмом: считается, что мы знаем о мире больше, чем наши предки. Тогда как к истории искусства неприменима категория «прогресса», которая связана с развитием науки, вообще цивилизации. По мысли музыковеда О. Т. Леонтьевой, родившийся в XVII веке И.-С. Бах нисколько не «прогрессивнее» древних образцов музыкального творчества народов мира, а Бетховен нисколько не выше Баха. Иные композиторы нашего времени шли по пути «скоростного» развития и усложнений музыкального языка, стараясь «не отстать» от достижений научно-технической революции. Они уподобили процесс развития средств музыкальной выразительности течению технического прогресса вообще и оказались... перед фактом дегуманизации музыки, ее обесчеловечения, бездуховности. Присмотритесь к историческому культурному наследию. Искусство по определению должно давать духовные ориентиры. Вспомним еще раз Павла Флоренского. Еще в 1918 году он высказал глубокую и, как оказалось, архисовременную мысль о кризисе культуры: условие личности есть единство умного и чувственного, духовного и телесного. Такое условие хотят найти в культуре — поскольку она мыслится не выветриванием святынь, но первичным и самодовлеющим миром ценностей. «Что же такое, в самом деле, культура? Это — все, решительно все, производимое человечеством. Тут мирная Гаагская конференция, но тут и удушающие газы; тут Красный Крест, но тут и обдавание друг друга струями горящей жидкости... Тут Евангелие от Иоанна, но тут же люциферическое евангелие Пайка». Этот ряд «соответствий» куда как легко продолжить в наше время. В одной плоскости культуры находятся великая живопись эпохи русского возрождения и настенные календари с изображениями пляжных девиц, землетрясение в Армении и хоккейный матч, тревога по поводу заражения детей СПИДом и эйфория по поводу очередного конкурса красоты... Вернусь к размышлениям П. А. Флоренского о том, как в плоскости культуры отличить церковь от кабака или американскую машину для выламывания замков от заповеди «не укради» — тоже достояния культуры. Как в той же плоскости отличить Великий покаянный канон Андрея Критского от произведений Маркиза де Сада? Все это равно есть в культуре, и в пределах самой культуры нет критериев выбора, критериев различения одного от другого... Для определения истинных ценностей мыслитель предлагает выйти за пределы культуры, чтобы встать на точку зрения, откуда можно бы сравнить что есть что.
