.
Здесь Хейфец допускает немало исходных натяжек. Во-первых, Ф. П. Проскуряков допрашивался не только Н. А. Соколовым, но вначале и офицером-агентом уголовного розыска С. И. Алексеевым. Первоначально он долго отрицал свою причастность к делу о Царской Семье, какую-либо свою вину. Как указывал Алексеев, Проскуряков «отзывался полным незнанием чего-либо по данному делу, объяснив, что он на охране Ипатьевского дома где помещался Царь с семьею, совсем не был и ничего по этому делу не знает. Был он мобилизован в числе других на охрану Ипатьевского дома, но дорогой сбежал и на охране не был»>87. Так продолжалось, пока его не уличил другой охранник и бывший начальник П. С. Медведев. И после этого Проскуряков наряду с правдивыми давал ложные или путаные показания. Несомненно, к нему стали применяться методы физического воздействия. Не случайно он потом в тюрьме оказался тяжело больным>88. Эти обстоятельства получения показаний Проскурякова исследователям следует, конечно же, учитывать при оценке их объективности и достоверности. Совершенно неверно, что Проскуряков «категорически показал на... Ермакова». Он ни разу не делал такого заявления, на многочисленных допросах лишь однажды при предъявлении в начале апреля 1919 г. снимка Ермакова сказал, что тот «сильно похож на того самого, которого я называл пузатым и курчавым и который приходил во вторник с Белобородовым в дом Ипатьева»>89. Как видно из документов, сысертский рабочий юноша Проскуряков вообще ни разу в жизни не видел визовского комиссара Ермакова. Низкое качество предъявлявшихся для опознания копий фотоснимков, да и сама обстановка на допросе влияла на показания. Но ясно одно: Проскуряков не был категоричным, говорил лишь о сходстве. Заметим, что он продолжал говорить и далее о «пузатом» и «курчавом», но не о Ермакове. А как будет показано далее, внешние данные на фото совершенно не совпадали с чертами реального Ермакова. Руководствуясь совокупностью следственных материалов, М. К. Дитерихс не случайно проигнорировал приведенное место из протокола допросов Проскурякова. То же сделал и Н. А. Соколов, и отнюдь не из соображений разоблачения «жидо-масонов». Отмеченное условное показание Проскурякова было просто несостоятельным. Вполне вероятно, что впоследствии Проскуряков высказывал иное суждение насчет «пузатого» и предъявленного снимка, но оно не было зафиксировано в протоколе.
Приписывание П. 3. Ермакову не присущей ему большой роли и в деле Романовых, и вообще в Екатеринбурге свойственно не только Н. Г. Россу и М. Хейфецу, но и многим другим авторам. Это проистекает и от некритического отношения авторов к его письменным и зафиксированным устным воспоминаниям, наполненным ложью и хвастовством о своей особой роли. Но прежде всего в преувеличении роли Ермакова повинен П. М. Быков, который в публикации 1921 г., обойдя имена действительных руководителей по делу Романовых в Екатеринбурге, случайно или осознанно сказал лишь о Ермакове и выпятил его роль, воспроизведя его собственные заявления на этот счет. «С расстрелом Романовых, — писал Быков, — надо было спешить. Организация расстрела и уничтожения трупов расстрелянных поручена была одному надежному революционеру, уже побывавшему на дутовском фронте, рабочему В.-Исетского завода Петру Захаровичу Ермакову»
