мы шли ровно пятнадцать минут и вышли к заливу,
— ну вот она, грязь, — показала рукой сестра Евдокия.
Небольшой залив, с двух сторон окруженный скалами какого-то необычного цвета, песка нет, только грязь, она кажется почти черной, но когда разотрешь между пальцами, оставляет зеленоватый след, а потом кожа краснеет… море тоже более темное, это от грязи, люди, намазанные, стоят, как статуи, пока солнце ни высушит их совсем и грязь ни начнет осыпаться, вот тогда они идут в воду и смывают, смывают ее с себя, оставляя на воде темные разводы, а потом мажутся снова… снаружи люди кажутся одетыми в кожу, но когда выходят из воды, то их тела совсем гладкие и блестят…
… я наблюдала за некоторыми, сказала я Анне по телефону, и больше сказать мне было нечего, ну разве что… чувствую себя хорошо, так что не беспокойся обо мне.
II
Сегодня я сходила туда сама, но даже если бы и захотела натянуть на себя эту вторую кожу, я просто не могла себе это позволить. Заходить с повязкой в воду мне нельзя, она тут же станет грязно-кофейного цвета, а грязь попадет в рану… впрочем, есть там еще эта рана или нет, я не знаю, но сейчас я предпочла остаться под деревом на краю рощи и смотреть на тела. Они и голые, и в то же время как бы дважды одетые, кожа поверх кожи… и даже если бы не моя повязка, я все равно не решилась бы намазаться, я тут никого не знаю и некому намазать мне спину. Ну, почти никого, потому что вчера в столовой я смогла обменяться парой слов со своей соседкой, правда, совсем мимолетно и шепотом, но все же это уже похоже на знакомство, а на заливе ее не было, я бы ее разглядела, даже намазанную, уж очень она заметная. Вчера она сама подошла к моему столику и протянула мне руку, но я не могла ответить ей тем же и поэтому извинилась, в свою очередь извинилась и она, оказывается, она заметила меня со своего места и решила спросить, люблю ли я Шуберта. По ночам, когда она не может заснуть, она включает записи Шуберта, у нее хорошая стереосистема с множеством дисков, ей разрешили это делать из-за проблем со сном, но усыплял ее только Шуберт, это как таблетка снотворного, зимой-то всё нормально, но когда окна открыты, музыку просто невозможно удержать…
— я люблю Шуберта, — ответила я, — мне было приятно услышать его вчера вечером,
а она снова принялась извиняться за то, что совсем не выносит наушники,
— с наушниками я не могу уснуть, если лечь набок, то наушники мешают, мне в них больно, хотя, конечно, я понимаю, что следовало бы слушать в одиночку, через наушники… ведь кто-то может и не любить Шуберта…
